Суть миропонимания по Беркем аль Атоми.
. или крысы, люди и их взаимодействие. Цитата почерпнута из книги «Каратель»
В нижепреведенной цитате присутствует ненормативная лексика
«– Сереж, вот ты говоришь, «че с тобой». Со мной простая вещь — я обосрался по полной. Сейчас я вспомнил, как я обосрался, и мне ***во, очень хуево. Я чувствую себя овцой. Вот ты не помнишь, а мы все жили в огромной Стране, сильной и богатой. И мы проебали ее, как последние позорные бараны. Знаешь, где мы лоханулись? Мы согласились терпеть рядом крыс. Когда хавки много и никто не прессует, человек становится тупой и ленивый, он перестает понимать, где живет и почему еще жив. Он забывает, что крыса рядом — это смерть, и спокойно ходит рядом с крысами, и сам стает крысой.
– Старый, но ты же не крыса?
– Я… Я просто не успел, Сереж. Но начал хвост ростить, начал. Знаешь, как нас развели? Не зашугали. Если б начали хоть вполсерьеза шугать, то мы, наверное, и в отмашку пошли бы, не стерпели. А в отмашку мы ходили славно, Сереж. У твоей Страны не было равных в драке, мы всех раком ставили, любого, запомни это.
– А как тогда вас это… ну, развели?
– Нас потихоньку превратили в крыс. Ну, не всех, конечно, только наших старших. Их потихоньку купили, как банку тушняка. У нас был старший, Сталин, он последний некупленный был. А после него… Ну, я тебе потом как-нибудь расскажу.
– Не, а как с крысами-то? Почему их на ножи не поставили-то?
– Хе, «на ножи»… Понимаешь, у крыс какой ход? Есть крысы, такие норма-а-альные, жи-ы-ырные; и те, кто хочет ими стать. Вот у хозяек так все устроено, по крысячьи. Человеком у них быть нельзя, тебя толпа порвет, в тюрьму ли, в дурку ли закроет; найдут способ. Хуже всего, что даже не порвет, а не даст жить, и все. Засрут голову с малолетства, и куда денешься… Вот и нам засрали. Потихоньку, не сразу. А потом все больше и больше, все больше и больше… Мы тогда как дурные ходили, крысы головы поднять не давали. То кризис, то ***зис… Причем, знаешь, Сереж, никто, главное, никого не резал, не прессовал. Никто даже не заставлял никого ниче делать. Не хочешь по-крысячьи жить? И не надо, дорогой! Никто не заставляет! Иди и сдохни с голоду, твое дело. А если жрать хочешь — будь добр, пищи как крыса. Никого не волнует — на самом ты деле пищишь, или только притворяешься, главное, чтоб пищал… А потом хозяйки пришли. Не сами, сами никогда б не смогли, в крови б захлебнулись. Их наши крысы притащили, Страну дожрать, да последних людей в свою масть опустить… Ладно. Так долго можно вспоминать. Толку-то.
– Да не расстраивайся, Старый. Все равно уже все сделалось. Че теперь.
– Эт точно… Короче. Это главное. В твоем Доме даже мысли быть не должно ни у кого, что у тебя можно украсть и жить дальше. Крошку скрысил — все, на ворота, без обсуждений. Кто бы не был. Когда человеку дают украсть, то остановиться он не может, будет воровать всегда. Он другим стает, гнилухой. И гнилье в нем растет, остановиться не может оно, пока весь человек в оконцове не станет крысой. Самая жопа в том, что человек не замечает, понял? Он всегда думает — а хули, я парень нормальный же, ну, скрысил деху — с кем не бывает? Раз не пидарас, типа. А потом — раз да еще раз, и все, видит в один момент: ептыть, а ведь я — крыса! Бля! И раз, думает такой, уже в курсах, что он крыса — ну и хули? Че мне теперь, пойти да вздернуться? Нихуя! Буду жить дальше. Хрен с ним, буду жить крысой. Раз уж так вышло. Это значит — все, Сереж, ****ец. Нет больше человека, а есть только крыса. Полная и окончательная. А крыса уже и думает по другому, не по-людски. Она будет думать, как тебя замочить — по бабски, вподлую, и скрысить вообще все. Понял, товарищ главнохозяйствующий? Крыса в твоем Доме — это твоя смерть. И всех твоих…
– А вот Сан Иналыч не воровал! Хотя мог, ващще легко! — запальчиво перебил Сережик, гневно уставившись на Ахмета. — И че, только оттого, что он Кирюхиного спроса ссал, хочешь сказать?!
– Санька человек был, и тебе повезло, очень повезло, что ты под его рукой жил. Запомни — люди сами по себе людьми не рождаются. Многие вообще такие родятся, что лучше сразу башкой об угол, пока нагадить никому не успел, но это мало кто видеть может. Люди понятия от других берут. И Сашке кто-то понятия дал, давно. Потому он и жил, и прижмурился человеком, а не крысой. Ладно, отбой первый рота. Если раньше встанешь, толкни.»
(с) Беркем аль Атоми
Другие статьи в литературном дневнике:
- 03.04.2008. Суть миропонимания по Беркем аль Атоми.
Портал Проза.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Проза.ру – порядка 100 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более полумиллиона страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
Источник
Беркем аль атоми про крыс
Беркем аль Атоми
Всё дело в доме. В Самом Начале, он уселся в очень удачном доме, крупноблочном и просто сказочно расположенном. Главное же, чем дом отличался от рядом стоящих — скважина. По нынешним временам это весьма даже круто, последняя скважина была пробурена уже давненько, а следующей, похоже, ныне живущим не дождаться. Тут дело не в одном удобстве, скважина делает хозяина неуязвимым в том гипотетическом случае, если каким-нибудь идиотам захочется поиграть в осаду углового Ахметкиного: из дома просто никто не выйдет за водой, стало быть, не будет повязан — а это единственная вменяемая тактика осады, иначе дом не взять. Разве что как раньше: привести рыл пятнадцать и патрон не жалеть; да только такими толпами больше никто не собирается, невыгодно. В общем, можно даже не сильно бояться, разве что гарнизон хозяйский — да только на хрена гарнизону сдался какой-то дом аж в самом сердце мёртвого города…
— Ну ты чё разлегся, не слышишь? — в дверях появляется жена — баба, как её про себя зовет Ахмет. — Он уже раз пять стукнул, да я тебе ору сколько! Припёрся, лёгок на помине… Чё-то тащит. Он не долг ли отдать собрался? Да хрена он отдаст, знает, что ты рохля, у тебя всё можно забрать — ничего тебе не жалко! Давай забирай, а то я сама возьмусь, мужик-то рта не откроет, всё самой… — уже удаляясь обратно на кухню, что-то месит там, руки в муке — видать, на ужин что-то типа пирога.
Хозяин, отодвинув заслонку самодельного перископа, наведенного на вход во двор, убедился: да, Серый в самом деле чего-то принес. Снова замахивается арматуриной.
— Ты чё там, уснул? Можно?
Скинуть клемму, а то чем чёрт не шутит. Серый петляет в лабиринте, вход во двор оформлен — мама не горюй. Полезешь налегке — сто раз пожалеешь, ещё когда техника ходила, на этот вход столько было изведено — вспомнить страшно. Зато и вход получился — любо дорого взглянуть. С улицы выглядит как автосвалка, да только такую свалку не растащить: всё газом прихвачено, егозой перепутано — заходи не бойся, выходи не плачь. В принципе, такая засека уже не нужна, ну да пусть будет, гостям нынче никто не рад. В подъезде стоит у стены сходня, перекинул её через дыру на месте пролета — добро, Серый, пожаловать.
— Здоровей видали. Чё тащищь? Никак за пшенку отдать надумал?
— Ахмет, ты чё завел с порога? Я тебе тут штуку одну принёс — охренеешь…
Пока хозяин запирался, Серый прошел в комнату, чем-то загремел в мешке. Зашел Ахмет — а Серый сидит, сдержанно так сияет, на столе лежит обычный АКС,[1] хотя… Блин, а ведь АКС-то как новый! Почему «как», просто новый. Ни хрена себе. У Ахмета требовательно задергалась жаба: …так, где-то какую-то нычку нашли, ещё с Самого Начала; Серый не мог ни найти, ни участвовать, хрен его кто возьмёт; значит, нычку уже день-два минимум как раскурочили, не иначе надерганное на базаре появилось — Серый-то с базара не вылазит; либо залётные откуда-нибудь притащили — но почему он так лыбится, или даром досталось? Ну, Серый, никак залетного завалил, машинка нулёвая совсем, такую пятёрок[2] за пятьсот-шестьсот можно слить… — жабьи клешни давили всё сильнее. Начался торг.
— Ну чё, Серёженька, убивец, бля, ты наш, не ищут тебя случайно? Прямо сейчас? Какие-нибудь типа пыштымские? А ты тут мою хату палишь. Чё лыбишься-то, гад? Сейчас как напрется их человек десять в ДК, и обойдется мне это минимум в ленту! Нет, чё ты лыбишься — типа не видел никто? Детство в жопе! Всегда кто-то видит! На хрена ты ко мне припёрся с этой хернёй, впарить мне хочешь и стрелки перевести, да?
Серый не возражал, не спорил — и это было довольно непривычно. Тут хозяин как бы в расстроенных чувствах взял АКСушку в руки и приступил к следующей стадии формирования договорной цены:
— А машинка-то почти как новая. Чё хочешь-то за неё? Только не говори, что больше пяти рожков пятёрки. — Тут он первый раз поднял свою тщательно нахмуренную морду и осекся. Серый сидел спокойно, даже расслабленно, воздуха для ответной реплики не набирал и вообще вёл себя не так. Видимо, версия не проходит, совсем.
— Чё за хреновина, Серый? — спросил уже серьезно. Серый просек, что заинтересовал и тут же под шумок надерзил:
— Тебе не татарином, евреем надо быть. Чё, голову ломаешь?
— Говори что хотел, Серый.
— Да чё говорить, — Серый наслаждался ситуацией. — Новость есть. К гарнизонным колонна пришла, но не дошла. Встали у Вениково, возле Кожаного озера, знаешь, где на самом берегу типа турбазы какая-то хрень? Вот, охранение выставили, где контора агростанции, со стороны трассы — на посту гаишном. Всё по-взрослому — пока ЗУшка[3] неокопанная, но уже блоки таскают на ИМээРе,[4] минируются, видать, типа блокпоста чё-то городят. Пришли третьего дня, но к гарнизонным ихние машины не ходят, по крайней мере до севодня. Ну чё, мироед, отработал я долг? — и тянется, наглец, к кисету.
— Нет, только гляньте. «Отработал» он. Банка пшена по рожку без десяти идет, ты мне ещё и на одну пятёрку на наговорил — а уже ишь ты, табак без спросу хватаешь. Три литра пшена, а через пару дней вся Тридцатка будет знать.
— Дак то через два дня, а то сейчас. Ты ж не банку сраную, ты на этой сказке мешок наваришь, — но тут Ахмет сделал на морде выражение, типа ещё слово — и пиздуйте за пшеном, товарищ Серый. Вроде проникся.
— Самое интересное, что с ними не то что хозяев или там немцев нет, даже сраного турка нету. Одни они, прикинь.
— Да ты гонишь. Точно?
— Ахмет, бля буду. Слушай короче. Я пошел в Вениково к Магомедычу, мы за чебака договорились, ну и это, зашел за ним, пошли к Кожаному озеру, у него как раз бригада обедала. Пришли, он мне чебака насыпал, бригада дохавала, отчалила — ну, я расчёлся, потом достал, разлили — сидим, хорошо так. Тут пацанёнок прибегает, чё-то несет по ихнему — аж захлебывается, глаза по шестнадцать копеек. Смотрю, Магомедыч с лица поскучнел, я аж патрон дослал, волыну поближе держу. Чё-то стряслось, чую. Ну, у меня мысли — сам знаешь, типа Хаслинские попёрли опять. Я тут же ноги в руки — пока, мол, Магомедыч, я до дому. Он такой — обожди, мол, посиди тут. Сам вскочил, к берегу бежит, орёт чё-то по-ихнему, руками машет. Его бригадные враз обратно приплыли, башкир один выскочил, с пацаненком в деревню побежал. Я сижу вообще в непонятках. Тут Магомедыч подошел, уже с волыной — откуда взялась, вроде не было только что. Айда, — говорит, — Сережа, дорога скажу. Ну, в смысле по дороге расскажет что тут за движуха. Пошли мы между дорогой и берегом, я за этим старым чёртом, веришь, едва поспеваю. Прошли пост, где менты раньше стояли, поворот, где покрышки вкопаны — ну, там, где лес кончается. Вот там и сели под ёлку, я как дух перевел — спрашиваю — чё, мол, за балет? Он это, пацан-то, — помнишь? — пошли, грит, пацаны в лес, в сторону Куиша, а одного с дороги кто-то застрелил. Вот он к отцу и прибег, это второй пацан евоный. Стреляли, говорит, солдаты на солдатской машине. Откуда сейчас солдаты — до конвоя месяца два самое малое. Вот, мол, мы с тобой и выясняем этот антиресный вопрос. Я ему такой: а я-то при каких здесь? Магомедыч такой: — Сережа, ты один — я один; у этих, мол, семьи; а у тебя — бинокль. Тыкает в телагу мне, типа знаю, что с собой! Вот морда нерусская — откуда, спрашивается? Ну дал я ему бинокль, закуриваю, а он хлобысть меня по руке — типа тепловизор. Я ему — ты чё, Магомедыч, размахался? Тут тебе чё, трасса? Когда беспилотника последний раз слыхал? Он мне только пальцем тычет на небо, типа слушай. Ну, сижу, слушаю. И раз, через время — Серый опять без спросу полез к кисету — слышу я, угадай чего? Беспилотку, эту, которая с двумя винтами, еврейская, говорят, которая. Идет со стороны трассы, сотнях на трёх-четырёх где-то, и с одной стороны дороги — на другую, с одной — на другую. Ну, мы на волыны легли, серебрянкой моей накрылись, полежали. Прошла. А с дороги-то слыхать уже, идут. По звуку — много, чуть ли не как в Начале Самом. Показались. Мы с Магомедычем лежим, дивимся — голова прошла, скрылась, — а хвоста ещё не видно. Короче, около роты махры, и заметь, не с нашей зоны, а сколько видел — все славяне, быки откормленные, х/б на них хозяйское, а сбруя, оружие вроде наши. Ехали на «камазах», номера, эмблемы — хозяйские. Наших ни букв, ни цифр нет. Так, состав: бортов с пехотой или с чем там — больше двадцати, меньше двадцати пяти, точно можешь у Магомедыча узнать, он вроде как записывал. «Уазиков» пара, связистский кунг, тоже на «камазе», ИМР один, фура гражданская ещё, тентованная. Бэтров прошло три, новые. Ещё две ЗУшки на «камазах», заправщик, трал ещё спереди… И ещё…
Источник
Беркем аль атоми про крыс
Беркем аль Атоми
Всё дело в доме. В Самом Начале, он уселся в очень удачном доме, крупноблочном и просто сказочно расположенном. Главное же, чем дом отличался от рядом стоящих — скважина. По нынешним временам это весьма даже круто, последняя скважина была пробурена уже давненько, а следующей, похоже, ныне живущим не дождаться. Тут дело не в одном удобстве, скважина делает хозяина неуязвимым в том гипотетическом случае, если каким-нибудь идиотам захочется поиграть в осаду углового Ахметкиного: из дома просто никто не выйдет за водой, стало быть, не будет повязан — а это единственная вменяемая тактика осады, иначе дом не взять. Разве что как раньше: привести рыл пятнадцать и патрон не жалеть; да только такими толпами больше никто не собирается, невыгодно. В общем, можно даже не сильно бояться, разве что гарнизон хозяйский — да только на хрена гарнизону сдался какой-то дом аж в самом сердце мёртвого города…
— Ну ты чё разлегся, не слышишь? — в дверях появляется жена — баба, как её про себя зовет Ахмет. — Он уже раз пять стукнул, да я тебе ору сколько! Припёрся, лёгок на помине… Чё-то тащит. Он не долг ли отдать собрался? Да хрена он отдаст, знает, что ты рохля, у тебя всё можно забрать — ничего тебе не жалко! Давай забирай, а то я сама возьмусь, мужик-то рта не откроет, всё самой… — уже удаляясь обратно на кухню, что-то месит там, руки в муке — видать, на ужин что-то типа пирога.
Хозяин, отодвинув заслонку самодельного перископа, наведенного на вход во двор, убедился: да, Серый в самом деле чего-то принес. Снова замахивается арматуриной.
— Ты чё там, уснул? Можно?
Скинуть клемму, а то чем чёрт не шутит. Серый петляет в лабиринте, вход во двор оформлен — мама не горюй. Полезешь налегке — сто раз пожалеешь, ещё когда техника ходила, на этот вход столько было изведено — вспомнить страшно. Зато и вход получился — любо дорого взглянуть. С улицы выглядит как автосвалка, да только такую свалку не растащить: всё газом прихвачено, егозой перепутано — заходи не бойся, выходи не плачь. В принципе, такая засека уже не нужна, ну да пусть будет, гостям нынче никто не рад. В подъезде стоит у стены сходня, перекинул её через дыру на месте пролета — добро, Серый, пожаловать.
— Здоровей видали. Чё тащищь? Никак за пшенку отдать надумал?
— Ахмет, ты чё завел с порога? Я тебе тут штуку одну принёс — охренеешь…
Пока хозяин запирался, Серый прошел в комнату, чем-то загремел в мешке. Зашел Ахмет — а Серый сидит, сдержанно так сияет, на столе лежит обычный АКС,[1] хотя… Блин, а ведь АКС-то как новый! Почему «как», просто новый. Ни хрена себе. У Ахмета требовательно задергалась жаба: …так, где-то какую-то нычку нашли, ещё с Самого Начала; Серый не мог ни найти, ни участвовать, хрен его кто возьмёт; значит, нычку уже день-два минимум как раскурочили, не иначе надерганное на базаре появилось — Серый-то с базара не вылазит; либо залётные откуда-нибудь притащили — но почему он так лыбится, или даром досталось? Ну, Серый, никак залетного завалил, машинка нулёвая совсем, такую пятёрок[2] за пятьсот-шестьсот можно слить… — жабьи клешни давили всё сильнее. Начался торг.
— Ну чё, Серёженька, убивец, бля, ты наш, не ищут тебя случайно? Прямо сейчас? Какие-нибудь типа пыштымские? А ты тут мою хату палишь. Чё лыбишься-то, гад? Сейчас как напрется их человек десять в ДК, и обойдется мне это минимум в ленту! Нет, чё ты лыбишься — типа не видел никто? Детство в жопе! Всегда кто-то видит! На хрена ты ко мне припёрся с этой хернёй, впарить мне хочешь и стрелки перевести, да?
Серый не возражал, не спорил — и это было довольно непривычно. Тут хозяин как бы в расстроенных чувствах взял АКСушку в руки и приступил к следующей стадии формирования договорной цены:
— А машинка-то почти как новая. Чё хочешь-то за неё? Только не говори, что больше пяти рожков пятёрки. — Тут он первый раз поднял свою тщательно нахмуренную морду и осекся. Серый сидел спокойно, даже расслабленно, воздуха для ответной реплики не набирал и вообще вёл себя не так. Видимо, версия не проходит, совсем.
— Чё за хреновина, Серый? — спросил уже серьезно. Серый просек, что заинтересовал и тут же под шумок надерзил:
— Тебе не татарином, евреем надо быть. Чё, голову ломаешь?
— Говори что хотел, Серый.
— Да чё говорить, — Серый наслаждался ситуацией. — Новость есть. К гарнизонным колонна пришла, но не дошла. Встали у Вениково, возле Кожаного озера, знаешь, где на самом берегу типа турбазы какая-то хрень? Вот, охранение выставили, где контора агростанции, со стороны трассы — на посту гаишном. Всё по-взрослому — пока ЗУшка[3] неокопанная, но уже блоки таскают на ИМээРе,[4] минируются, видать, типа блокпоста чё-то городят. Пришли третьего дня, но к гарнизонным ихние машины не ходят, по крайней мере до севодня. Ну чё, мироед, отработал я долг? — и тянется, наглец, к кисету.
— Нет, только гляньте. «Отработал» он. Банка пшена по рожку без десяти идет, ты мне ещё и на одну пятёрку на наговорил — а уже ишь ты, табак без спросу хватаешь. Три литра пшена, а через пару дней вся Тридцатка будет знать.
— Дак то через два дня, а то сейчас. Ты ж не банку сраную, ты на этой сказке мешок наваришь, — но тут Ахмет сделал на морде выражение, типа ещё слово — и пиздуйте за пшеном, товарищ Серый. Вроде проникся.
— Самое интересное, что с ними не то что хозяев или там немцев нет, даже сраного турка нету. Одни они, прикинь.
— Да ты гонишь. Точно?
— Ахмет, бля буду. Слушай короче. Я пошел в Вениково к Магомедычу, мы за чебака договорились, ну и это, зашел за ним, пошли к Кожаному озеру, у него как раз бригада обедала. Пришли, он мне чебака насыпал, бригада дохавала, отчалила — ну, я расчёлся, потом достал, разлили — сидим, хорошо так. Тут пацанёнок прибегает, чё-то несет по ихнему — аж захлебывается, глаза по шестнадцать копеек. Смотрю, Магомедыч с лица поскучнел, я аж патрон дослал, волыну поближе держу. Чё-то стряслось, чую. Ну, у меня мысли — сам знаешь, типа Хаслинские попёрли опять. Я тут же ноги в руки — пока, мол, Магомедыч, я до дому. Он такой — обожди, мол, посиди тут. Сам вскочил, к берегу бежит, орёт чё-то по-ихнему, руками машет. Его бригадные враз обратно приплыли, башкир один выскочил, с пацаненком в деревню побежал. Я сижу вообще в непонятках. Тут Магомедыч подошел, уже с волыной — откуда взялась, вроде не было только что. Айда, — говорит, — Сережа, дорога скажу. Ну, в смысле по дороге расскажет что тут за движуха. Пошли мы между дорогой и берегом, я за этим старым чёртом, веришь, едва поспеваю. Прошли пост, где менты раньше стояли, поворот, где покрышки вкопаны — ну, там, где лес кончается. Вот там и сели под ёлку, я как дух перевел — спрашиваю — чё, мол, за балет? Он это, пацан-то, — помнишь? — пошли, грит, пацаны в лес, в сторону Куиша, а одного с дороги кто-то застрелил. Вот он к отцу и прибег, это второй пацан евоный. Стреляли, говорит, солдаты на солдатской машине. Откуда сейчас солдаты — до конвоя месяца два самое малое. Вот, мол, мы с тобой и выясняем этот антиресный вопрос. Я ему такой: а я-то при каких здесь? Магомедыч такой: — Сережа, ты один — я один; у этих, мол, семьи; а у тебя — бинокль. Тыкает в телагу мне, типа знаю, что с собой! Вот морда нерусская — откуда, спрашивается? Ну дал я ему бинокль, закуриваю, а он хлобысть меня по руке — типа тепловизор. Я ему — ты чё, Магомедыч, размахался? Тут тебе чё, трасса? Когда беспилотника последний раз слыхал? Он мне только пальцем тычет на небо, типа слушай. Ну, сижу, слушаю. И раз, через время — Серый опять без спросу полез к кисету — слышу я, угадай чего? Беспилотку, эту, которая с двумя винтами, еврейская, говорят, которая. Идет со стороны трассы, сотнях на трёх-четырёх где-то, и с одной стороны дороги — на другую, с одной — на другую. Ну, мы на волыны легли, серебрянкой моей накрылись, полежали. Прошла. А с дороги-то слыхать уже, идут. По звуку — много, чуть ли не как в Начале Самом. Показались. Мы с Магомедычем лежим, дивимся — голова прошла, скрылась, — а хвоста ещё не видно. Короче, около роты махры, и заметь, не с нашей зоны, а сколько видел — все славяне, быки откормленные, х/б на них хозяйское, а сбруя, оружие вроде наши. Ехали на «камазах», номера, эмблемы — хозяйские. Наших ни букв, ни цифр нет. Так, состав: бортов с пехотой или с чем там — больше двадцати, меньше двадцати пяти, точно можешь у Магомедыча узнать, он вроде как записывал. «Уазиков» пара, связистский кунг, тоже на «камазе», ИМР один, фура гражданская ещё, тентованная. Бэтров прошло три, новые. Ещё две ЗУшки на «камазах», заправщик, трал ещё спереди… И ещё…
Источник