Эдуард Кочергин. Записки Планшетной крысы
История забытого величания
Планшетная крыса — шуточное внутритеатральное звание. Присваивалось оно опытным, талантливым или, как говорили в стародавние времена, хитрым работникам театрально-постановочных частей и декорационных мастерских. Возникла эта странная похвальба за кулисами императорских театров Санкт-Петербурга в конце девятнадцатого — начале двадцатого веков. Революция, Совдепия, разруха, к сожалению, похерили такую славную оригинальную шутку. Известно, что с конца двадцатых годов из опасения разных разностей, происходивших в стране, эту награду в бывших императорских театрах перестали присуждать, но название её осталось в памяти работных людей, став нарицательным определением отличного, всезнающего, опытного профессионала какого-либо театрального дела.
По рассказам малеготовских мастеров , которых мне еще посчастливилось застать, шутовское посвящение в сан Планшетной крысы происходило раз в год в день Святого Новгородского епископа Никиты — 13 февраля по новому стилю. Этот святой считался не то покровителем зубасто-хвостатой живности на земле, не то борцом с ней, во всяком случае, день памяти его являлся самым благотворным днем борьбы с крысами.
Посвящала в сан Планшетной крысы высока комиссия, состоявшая из именитых, мудрых театральных профессионалов, обладавших с давних времен этим славным титулом. Обряд проводился в затемненном, закрытом от посторонних живописном зале театральных мастерских, при многочисленных свечах, и иронически имитировал масонскую церемонию. Члены комиссии в треугольных колпаках с кисточками восседали у восточной стены зала за длинным столом, покрытым мышиного цвета сукном. От макетной через весь зал к центру стола вела такого же цвета дорожка. Посвящаемого выставляли на нее и по звону колокольца главного заседателя виновник начинал медленно приближаться к столу под звуки марша солдатиков из балета Чайковского «Щелкунчик». Музыку с помощью пластинки производил старый реликварий-граммофон из бутафорской мастерской племянника известного театрального художника Ламбина. Навстречу виновнику торжества из-за стола встали сразу три заседателя в длинных серых монашеских балахонах. Центральный заседатель ордена Планшетной крысы произносил похвальную речь в честь избираемого. Левый заседатель держал в руках грамоту-свиток с текстом посвящения, рисованную Ламбиным и заверенную сургучной печатью, висевшей на черном шнуре. Правый заседатель протягивал будущей Планшетной крысе продолговатую шкатулку, обтянутую мышиного цвета бархатом. По окончании торжественной речи номинанту вручались грамота-свиток и ритуальная шкатулка, внутри которой на белом муаре покоился засушенный крысиный хвост. В этот момент звуки марша поднимались до форте — и посвящаемый, кланяясь заседателям, клялся святым Никитой, обещая соблюдать священные законы и правила ордена Планшетной крысы.
Такое звание предназначалось самым умелым мастерам на театре: это мог быть театральный плотник, столяр, слесарь или токарь, бутафор, макетчик, швея, закройщик, художник-исполнитель. Иной раз могли наградить и актера с особыми, редкими данными, вроде Евгения Лебедева, Олега Борисова. Любого, достигшего в ремесле предельных высот, открывшего «свою Америку» и открывавшего его другим, то есть имеющего право учить.
Возможно, что на театре это титульное величание возникло в среде машинистов сцены. Дело в том, что дирекция императорских театров в старые добрые времена рядовыми машинистами на свои сцены брала матерых боцманов, отслуживших свой срок на парусных кораблях. А боцманов императорский флот набирал из крестьян, никогда не бывших в крепости, в основном выходцев из Олонецкой губернии, то есть с психологией свободных людей, кроме того, рукастых, чистоплотных, хозяйственных мужиков. Боцманами главных парусников становились поморы, люди особой формации, к тому же родившиеся и выросшие на Белом море.
Боцман на корабле, кроме командирства, еще и палубный хозяин. У него все снасти, механизмы, паруса, всякая необходимая мелочевка. Он должен быть жмотом — просто так никому ничего не давать, а выдавать только по надобности. На корабле он знает все и умеет все, как хороший коверный в цирке. А потому и учит — из профана готовит матроса. Боцман — основа порядка, чистоты, богатейности судна. Те же требования предъявляют и к машинисту сцены.
Да и работы на сценах по большей части схожи с корабельными. Это те же такелажные работы. В языке рабочих сцены есть множество слов и выражений, заимствованных с парусных кораблей: галерея, трюм, переходной мостик, «дай верх», «трави» и так далее. Кроме того, все мягкие декорации: завесы, кулисы, падуги — вяжут к штанкетам корабельными узлами. С одной стороны, эти узлы надежны, с другой — их быстро можно развязать одной рукой. Сценическо-корабельный язык оставили нам на память флотские боцманы, которых когда-то на кораблях обзывали «корабельными» или «палубными крысами». Парусники ушли в историю, а обзовуху, перекочевавшую и застрявшую в театре, переделали в Планшетную крысу, и ею стали обзывать не только машинистов, но и других хитрых мастеров, ремесленников внутритеатральных дел.
Источник
Эдуард кочергин записки планшетной крысы
Эдуард Кочергин. Записки Планшетной крысы
Опубликовано в журнале Знамя, номер 2, 2014
Эдуард Кочергин. Записки Планшетной крысы. — СПб.: Вита Нова, 2013.
Спросите мальчишку-дошкольника о самых значимых людях в жизни — он, конечно же, назовет маму с папой и бабушку с дедушкой. Еще — любимую воспитательницу в детском саду, красивую девочку Настю из его группы, друга Сашку из второго подъезда и какую-нибудь тетю Свету — мамину подругу, которая всегда заваливает сладостями. Задайте этому пареньку аналогичный вопрос лет через двадцать — список точно изменится. И станет куда обширнее. Родители, скорее всего, останутся, а вот на место тети Светы и красивой девочки Насти придут совсем другие люди. Еще через пятьдесят лет вчерашний мальчишка перечислит вам десятки замечательных людей, встретившихся на его пути и оставивших неизгладимые следы в его памяти.
Запоминаются всегда наиболее яркие личности. Вы вряд ли сможете назвать абсолютно всех своих одноклассников, однокашников и товарищей с прежних мест работы. Впрочем, среди них непременно отыщутся те, о ком стоило бы поведать публике.
Читать мемуары людей известных интересно вдвойне. На страницах воспоминаний знаменитых музыкантов обязательно найдутся имена их коллег и личные истории, связанные с увенчанными лаврами приятелями. Прославленные писатели неизбежно поделятся байками с участием своих друзей — таких же прославленных писателей и поэтов. Ну а опытные политики раскроют факты, о которых никогда не расскажут в учебниках истории.
Новая книга Эдуарда Кочергина «Записки Планшетной крысы», автобиографиче-ские рассказы из которой публиковались в «Знамени» в 2010—2012 годах, — мемуар своеобразный: большинство героев — знаменитых личностей — уходит на второй план, уступая место людям, привыкшим всегда находиться за кулисами.
На протяжении сорока с лишним лет Кочергин занимает пост главного художника петербургского Большого драматического театра. Судьба свела его с выдающимися режиссерами и легендарными артистами, однако «Записки Планшетной крысы» в значительной мере посвящены вовсе не им, а маленьким, зачастую даже малоизвестным людям, благодаря которым живет театр.
«Планшетная крыса — шуточное внутритеатральное звание. Присваивалось оно опытным, талантливым или, как говорили в стародавние времена, хитрым работникам театрально-постановочных частей и декорационных мастерских». Таким образом, одна Планшетная крыса решила нам поведать о своих коллегах, заслуживающих право носить этот необычный титул.
В первой главе с характерным названием «Осколки памяти», которым, по идее, можно было бы вовсе назвать всю книгу, автор сравнивает театр с большим кораблем. Чтобы корабль уверенно шел по морским просторам, нужен не только опытный капитан и энное число матросов — должна быть слаженно работающая команда. В системе важен каждый, даже самый маленький винтик. Имена этих «винтиков» Кочергин и начинает перечислять. Вот «боцманы» — машинисты сцены Быстров, Велимеев и Азриэли, вот великолепный плотник Сильвестров, вот «театральные немцы» Гофман и Нейгебауэр, вот гениальные художники-исполнители Мешков и Зандин, вот художник-макетчик Николаев, вот аппликаторша и бутафорша Каренина, вот «капитаны театрально-постановочного дела» Герасименко и Куварин, вот «классики театрального света» Климовский и Кутиков… Для каждого, с кем в разные годы довелось поработать автору, он находит добрые слова. Даже несмотря на то что с некоторыми Кочергину приходилось ругаться и спорить, он безоговорочно признает их мастерство и профессионализм.
Уже в первой главе начинают проскальзывать достаточно горькие мысли, которые повторятся в книге несколько раз. Суть их можно свести к строчкам Лермонтова: «Да, были люди в наше время, // Не то, что нынешнее племя…». Автор отмечает, что многие сегодняшние работники театра — не чета большим мастерам эпохи его молодости. Они трудились сами, не переваливая работу на младших коллег. Они не требовали дополнительной оплаты за изобретенные и прекрасно реализованные творческие идеи. Они не гнались за званиями и наградами. Они служили настоящему искусству, а не отрабатывали оговоренные по договору часы. В повести «Медный Гога», входящей в книгу, автор замечает, что сейчас «от нас, художников, нужна элементарная оформиловка, не более того», хотя раньше режиссеры выстраивали целую постановочную философию и ставили работникам сцены сложнейшие и в то же время невероятно интересные задачи.
Что же это — распространенное среди людей с опытом мнение: «В наше время даже солнце светило ярче…» или все-таки справедливая обида на новую формацию театральных деятелей, заменивших серьезное искусство скандальными перфомансами?
Кочергин намеренно уходит от подобных мелких споров, предпочитая уделить побольше места на страницах книги незаметным и незаменимым театральным волшебникам минувших десятилетий. Столяры, макетчики, рабочие сцены, художники находили настоящее счастье в работе, создавая своими руками маленькие шедевры.
Профессиональные литераторы и издатели начинают читать любую попавшую им в руки книгу не с обложки и титульного листа, а с выходных данных. Кто выпустил издание, кто редактор, кто верстальщик, в какой типографии печаталось. Это важно, хотя рядовой читатель может до таких сведений, набранных мелким шрифтом на последней странице, и не дойти.
Кочергин с огромным уважением и даже любовью открывает нам не только имена, но и истории жизни почти невидимых театральных работников советских лет. У каждого из них была своя насыщенная событиями оригинальная судьба. Профессиональный химик Булатов, создававший уникальные краски для театральных костюмов и декораций, обожал оперу, великолепно готовил и владел искусством вырезания из бумаги. Неразговорчивый столяр-вепс Щербаков, потрясающе орудовавший маленьким топориком, героически прошел Великую Отечественную. Художник Клавдий Ипполитович по проз-вищу Бегемотушка оказался настоящим знатоком и ценителем старинных вещей. Макетчик Николаев, чье детство пришлось на суровые блокадные годы, стал Кочергину надежным и верным попутчиком в странствиях по русскому Северу. Многие истории, увы, заканчиваются печально. Щербаков, так и не дождавшись внука-наследника, которому можно было бы передать свой чудо-топорик, отправился в последний путь в сделанном собственными руками гробу. Жизнь Бегемотушки оборвалась до суда за спекуляцию антиквариатом. Артист Шамбраев, придумавший удивительный театр кур, умер от инфарк-та, когда его выжили из квартиры и съели его дрессированных несушек. Не успел довести до ума свой медвежий театр цирковая легенда Филатов. А король клоунов Хасан Мусин начал спиваться после нелепой и страшной уличной истории с бутафорским наганом, «убившим» грабителя.
Существенная ценность книги заключается именно в том, что автор «Записок…» возвращает к жизни забытые многими, а то и вообще неизвестные имена. Однако неизвестные имена в произведении тесно соседствуют с известными. Образно говоря, автор открывает перед нами двери в мир знаменитостей советской эпохи, с которыми ему было суждено вместе работать какое-то время. Читатель может узнать такие вещи, о которых в официальных биографиях обычно умалчивается. К примеру, режиссер Борис Равен-ских, хоть и обладал жутко сложным характером, всегда твердо знал, чего хотел, и умел ставить точные задачи. Настоящий «мудрец древнего цеха актеров» Олег Борисов также предстает в книге в новых, глубоко личных образах. Несколько закулисных тайн откроет нам автор в повести «Медный Гога» — и тайны эти будут связаны с именами Ефима Копеляна, Сергея Юрского, Владислава Стржельчика. Сама же повесть занимает в книге особое место. Посвящена она Георгию Товстоногову и построена в форме диалогов автора с памятником Мастеру, установленным несколько лет назад в центре Петербурга. Каждая «повиданка» с «Медным Гогой» вызывает воспоминания об этапах совместной работы. Общие замыслы, репетиции, спектакли, зарубежные поездки… Было много сложностей и преград, однако достижения и победы все компенсировали. А сейчас БДТ уже не тот, да и великие мастера уходят.
Люди посещают кладбища, чтобы постоять возле могил ушедших близких, вспомнить славные моменты из прошлого, когда все были живы, рассказать о нынешних делах. Примерно так и происходит общение Кочергина с умершим почти двадцать пять лет назад Товстоноговым.
Памятник Георгию Товстоногову стоит в сквере, носящем его имя. Его же имя в 1992 году присвоено Большому драматическому театру. Хочется верить, что благодаря «Запискам Планшетной крысы» оживет и память о малоизвестных театральных мастерах, чьи имена и фотографии приводит в своей книге Эдуард Кочергин.
Источник
«Записки Планшетной крысы» — книга Э.Кочергина
Здравствуйте! А вы знаете, где в Петербурге находится памятник Георгию Товстоногову?
Я вот узнала только недавно, после того, как прочитала книгу Эдуарда Кочергина «Записки Планшетной крысы».
Это третья по счету книга Эдуарда Степановича, который с 1972 года является главным художником Большого драматического театра им. Г. А. Товстоногова. Театр, кстати, носит это имя с 1992 года, до этого был театром имени М. Горького. С писательским творчеством Кочергина я познакомилась чуть раньше, прочитав его первую книгу «Ангелова кукла»; книгу «Крещённые крестами» только что купила, надеюсь не только прочитать её в ближайшее время, но и посмотреть поставленный по ней спектакль в театре (в БДТ, разумеется). Кстати, в «Записках Планшетной крысы» Кочергин говорит «на театре», то есть, служить, работать именно «на», а не «в». Интересно! Насколько я понимаю, это устаревшая форма, но память о старых традициях, традициях еще дореволюционной России — в отношении к труду, к мастерству, к искусству пронизывает книгу. Эдуарду Кочергину посчастливилось работать вместе с «антиками» — мастерами, ремесленниками театральных дел, сохранившимися еще с царских времен, этакими патриархами сценическо-декорационных искусств. Многим из них было присвоено шуточное внутритеатральное звание Планшетной крысы 🙂
Книга состоит из рассказов о людях театра — художниках, режиссёрах, артистах, о рабочих сцены — всех, кто трудится над созданием спектаклей. Интересно и познавательно почитать о создании декораций, познакомиться с театральными профессиями — бутафор, макетчик, машинист сцены, осветитель и многими другими. Для меня это как путешествие в новый увлекательный мир! Книга читается легко и интересно, юмор присутствует. Учитывая детство Э.Кочергина, которое прошло в детприёмниках НКВД, встречаются и сугубо жаргонные словечки, разбавляя серьёзные темы своей непосредственностью. Но самое главное — везде чувствуется любовь к своему делу, преданность искусству, порядочность, а это дорогого стоит!
В книгу входит повесть «Медный Гога» — о режиссёре Георгии Товстоногове, с которым Кочергин проработал более двадцати лет. «Бэдэтэшный зритель уходил из зала с заложенной в него твоей философией понимания драматургии, времени, с твоим настроем на продолжение жизни. Мне с тобою повезло, Гога, повезло сильно».
Несколько интересных моментов из книги:
- Георгий Александрович Товстоногов во время репетиций всегда сидел в седьмом ряду партера на кресле номер 171.
- Рядом, на кресле номер 176, в конце 60-х и начале 70-х годов на многих спектаклях сидела старушка — графиня Апраксина (инкогнито, конечно), предки которой восстановили театр на Фонтанке после пожара в начале 20-го века (тогда здание театра сдавалось в аренду разным антрепренёрам). Но во всех договорах с ними присутствовал пункт о бесплатных местах в седьмом ряду для представителей графской фамилии. Удивительно, как эта история получила продолжение в советское время!
- На постановке одного спектакля в Германии выяснилось, что местные мастерские, изготавливающие реквизит, не могут справиться с написанием иконы для спектакля. Глаза у Богородицы выходили людскими, а не как на образе. Эдуард Степанович открыл местным мастерам секрет древней русской иконографии — зрачки в глазницах пишутся выше осевой линии, оба зрачка точно параллельно друг другу. Получается неземной, божественно-отрешённый взгяд.
А ещё в книге много историй просто про жизнь, жизнь артистов в широком смысле этого слова, про счастливые, удивительные и, порой, трагические события.
Мне книга понравилась, смело рекомендую её к прочтению, если вам интересен театр, история, Петербург-Ленинград, искусство, драматургия, да и просто человеческие отношения.
Источник