Эге вон молодец муравей тащит
– Что, Петр, не видать еще? – спрашивал 20 мая 1859 года, выходя без шапки на низкое крылечко постоялого двора на *** шоссе, барин лет сорока с небольшим, в запыленном пальто и клетчатых панталонах, у своего слуги, молодого и щекастого малого с беловатым пухом на подбородке и маленькими тусклыми глазенками.
Слуга, в котором все: и бирюзовая сережка в ухе, и напомаженные разноцветные волосы, и учтивые телодвижения, словом, все изобличало человека новейшего, усовершенствованного поколения, посмотрел снисходительно вдоль дороги и ответствовал: «Никак нет-с, не видать».
– Не видать? – повторил барин.
– Не видать, – вторично ответствовал слуга.
Барин вздохнул и присел на скамеечку. Познакомим с ним читателя, пока он сидит, подогнувши под себя ножки и задумчиво поглядывая кругом.
Зовут его Николаем Петровичем Кирсановым. У него в пятнадцати верстах от постоялого дворика хорошее имение в двести душ, или, как он выражается с тех пор, как размежевался с крестьянами и завел «ферму», – в две тысячи десятин земли. Отец его, боевой генерал 1812 года, полуграмотный, грубый, но не злой русский человек, всю жизнь свою тянул лямку, командовал сперва бригадой, потом дивизией и постоянно жил в провинции, где в силу своего чина играл довольно значительную роль. Николай Петрович родился на юге России, подобно старшему своему брату Павлу, о котором речь впереди, и воспитывался до четырнадцатилетнего возраста дома, окруженный дешевыми гувернерами, развязными, но подобострастными адъютантами и прочими полковыми и штабными личностями. Родительница его, из фамилии Колязиных, в девицах Agathe, а в генеральшах Агафоклея Кузьминишна Кирсанова, принадлежала к числу «матушек-командирш», носила пышные чепцы и шумные шелковые платья, в церкви подходила первая ко кресту, говорила громко и много, допускала детей утром к ручке, на ночь их благословляла, – словом, жила в свое удовольствие. В качестве генеральского сына Николай Петрович – хотя не только не отличался храбростью, но даже заслужил прозвище трусишки – должен был, подобно брату Павлу, поступить в военную службу; но он переломил себе ногу в самый тот день, когда уже прибыло известие об его определении, и, пролежав два месяца в постели, на всю жизнь остался «хроменьким». Отец махнул на него рукой и пустил его по штатской. Он повез его в Петербург, как только ему минул восемнадцатый год, и поместил его в университет. Кстати, брат его о ту пору вышел офицером в гвардейский полк. Молодые люди стали жить вдвоем, на одной квартире, под отдаленным надзором двоюродного дяди с материнской стороны, Ильи Колязина, важного чиновника. Отец их вернулся к своей дивизии и к своей супруге и лишь изредка присылал сыновьям большие четвертушки серой бумаги, испещренные размашистым писарским почерком. На конце этих четвертушек красовались старательно окруженные «выкрутасами» слова: «Пиотр Кирсаноф, генерал-майор». В 1835 году Николай Петрович вышел из университета кандидатом, [1]и в том же году генерал Кирсанов, уволенный в отставку за неудачный смотр, приехал в Петербург с женою на житье. Он нанял было дом у Таврического сада и записался в Английский клуб, [2]но внезапно умер от удара. Агафоклея Кузьминишна скоро за ним последовала: она не могла привыкнуть к глухой столичной жизни; тоска отставного существованья ее загрызла. Между тем Николай Петрович успел, еще при жизни родителей и к немалому их огорчению, влюбиться в дочку чиновника Преполовенского, бывшего хозяина его квартиры, миловидную и, как говорится, развитую девицу: она в журналах читала серьезные статьи в отделе «Наук». Он женился на ней, как только минул срок траура, и, покинув министерство уделов, куда по протекции отец его записал, блаженствовал со своею Машей сперва на даче около Лесного института, потом в городе, в маленькой и хорошенькой квартире, с чистою лестницей и холодноватою гостиной, наконец – в деревне, где он поселился окончательно и где у него в скором времени родился сын Аркадий. Супруги жили очень хорошо и тихо: они почти никогда не расставались, читали вместе, играли в четыре руки на фортепьяно, пели дуэты; она сажала цветы и наблюдала за птичным двором, он изредка ездил на охоту и занимался хозяйством, а Аркадий рос да рос – тоже хорошо и тихо. Десять лет прошло как сон. В 47-м году жена Кирсанова скончалась. Он едва вынес этот удар, поседел в несколько недель; собрался было за границу, чтобы хотя немного рассеяться… но тут настал 48-й год. [3]Он поневоле вернулся в деревню и после довольно продолжительного бездействия занялся хозяйственными преобразованиями. В 55-м году он повез сына в университет; прожил с ним три зимы в Петербурге, почти никуда не выходя и стараясь заводить знакомства с молодыми товарищами Аркадия. На последнюю зиму он приехать не мог, – и вот мы видим его в мае месяце 1859 года, уже совсем седого, пухленького и немного сгорбленного: он ждет сына, получившего, как некогда он сам, звание кандидата.
Слуга, из чувства приличия, а может быть, и не желая остаться под барским глазом, зашел под ворота и закурил трубку. Николай Петрович поник головой и начал глядеть на ветхие ступеньки крылечка: крупный пестрый цыпленок степенно расхаживал по ним, крепко стуча своими большими желтыми ногами; запачканная кошка недружелюбно посматривала на него, жеманно прикорнув на перила. Солнце пекло; из полутемных сеней постоялого дворика несло запахом теплого ржаного хлеба. Замечтался наш Николай Петрович. «Сын… кандидат… Аркаша…» – беспрестанно вертелось у него в голове; он пытался думать о чем-нибудь другом, и опять возвращались те же мысли. Вспомнилась ему покойница-жена… «Не дождалась!» – шепнул он уныло… Толстый сизый голубь прилетел на дорогу и поспешно отправился пить в лужицу возле колодца. Николай Петрович стал глядеть на него, а ухо его уже ловило стук приближающихся колес…
– Никак, они едут-с, – доложил слуга, вынырнув из-под ворот.
Николай Петрович вскочил и устремил глаза вдоль дороги. Показался тарантас, запряженный тройкой ямских лошадей; в тарантасе мелькнул околыш студентской фуражки, знакомый очерк дорогого лица…
– Аркаша! Аркаша! – закричал Кирсанов, и побежал, и замахал руками… Несколько мгновений спустя его губы уже прильнули к безбородой, запыленной и загорелой щеке молодого кандидата.
– Дай же отряхнуться, папаша, – говорил несколько сиплым от дороги, но звонким юношеским голосом Аркадий, весело отвечая на отцовские ласки, – я тебя всего запачкаю.
– Ничего, ничего, – твердил, умиленно улыбаясь, Николай Петрович и раза два ударил рукою по воротнику сыновней шинели и по собственному пальто. – Покажи-ка себя, покажи-ка, – прибавил он, отодвигаясь, и тотчас же пошел торопливыми шагами к постоялому двору, приговаривая: «Вот сюда, сюда, да лошадей поскорее».
Николай Петрович казался гораздо встревоженнее своего сына; он словно потерялся немного, словно робел. Аркадий остановил его.
– Папаша, – сказал он, – позволь познакомить тебя с моим добрым приятелем, Базаровым, о котором я тебе так часто писал. Он так любезен, что согласился погостить у нас.
Николай Петрович быстро обернулся и, подойдя к человеку высокого роста, в длинном балахоне с кистями, только что вылезшему из тарантаса, крепко стиснул его обнаженную красную руку, которую тот не сразу ему подал.
– Душевно рад, – начал он, – и благодарен за доброе намерение посетить нас; надеюсь… позвольте узнать ваше имя и отчество?
– Евгений Васильев, – отвечал Базаров ленивым, но мужественным голосом и, отвернув воротник балахона, показал Николаю Петровичу все свое лицо. Длинное и худое, с широким лбом, кверху плоским, книзу заостренным носом, большими зеленоватыми глазами и висячими бакенбардами песочного цвету, оно оживлялось спокойной улыбкой и выражало самоуверенность и ум.
Кандидат– лицо, сдавшее специальный «кандидатский экзамен» и защитившее специальную письменную работу по окончании университета, первая ученая степень, установленная в 1804 г.
Английский клуб– место собрания состоятельных и родовитых дворян для вечернего времяпрепровождения. Здесь развлекались, читали газеты, журналы, обменивались политическими новостями и мнениями и т.п. Обычай устраивать такого рода клубы заимствован в Англии. Первый английский клуб в России возник в 1700 году.
« …но тут настал 48-й год». – 1848 год – год февральской и июньской революций во Франции. Страх перед революцией вызвал со стороны Николая I крутые меры, в том числе запрет выезда за границу.
Источник
Эге вон молодец муравей тащит
- ЖАНРЫ 360
- АВТОРЫ 278 008
- КНИГИ 656 424
- СЕРИИ 25 127
- ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 613 063
Жизнь Тургенева протекала в одну из знаменательных эпох отечественной ж всемирной истории. Когда ему было семь лет, произошло восстание декабристов. Начало его литературной деятельности приходится на время Белинского и Гоголя, а расцвет — на 60-е и 70-е годы — время Чернышевского и революционного народничества. Тургенев был свидетелем революции 1848 года и Парижской коммуны. В год смерти писателя в русском освободительном движении возникла первая марксистская организация — группа «Освобождение труда».
Тургенев был проницательным и прозорливым художником. От начала до конца своей творческой жизни он был чуток ко всему новому в русской действительности. Он умел подмечать и откликаться на все живые и острые явления современности, ставить в своих произведениях именно те вопросы русской жизни, которые волновали общественную мысль. Тургенев не был политическим борцом, как Герцен или Чернышевский, но, откликаясь своими произведениями на все существенное и, актуальное в русской жизни, в большей мере, чем многие другие видные писатели, его современники, участвовал в общественной борьбе 40—70-х годов. Книги Тургенева всегда вызывали острую литературно-общественную полемику, являлись примером действенного искусства. Имя Тургенева, несмотря на все его разногласия с революционными демократами, связано с передовыми течениями его времени, с журналом «Современник», с газетой «Колокол», с прогрессивными литературными кругами на Западе.
Мировоззрению Тургенева всегда были присуши в той или иной степени просветительские демократические элементы, которые, по определению Ленина, заключались во вражде к крепостному праву и всем его порождениям, в сочувствии нуждам народа, в защите культуры, просвещения, свободы убеждений и слова. «Есть немало в России писателей, которые по своим взглядам подходят под указанные черты»[1] замечает Ленин. Именно эти черты делали произведения Тургенева близкими и дорогими «всякому порядочному человеку на Руси». В прокламации народовольцев, выпущенной в связи со смертью Тургенева, говорилось, что лучшая часть русской молодежи любит Тургенева за то, что он был «честным провозвестником идеалов целого ряда молодых поколении, певцом их беспримерного, чисто русского идеализма». Тургенев, указывалось в прокламации, «служил русской революции сердечным смыслом своих произведений… он любил революционную молодежь, признавал ее «святой» и самоотверженной»[2]. «Литературная деятельность Тургенева имела для нашего общества руководящее значение, наравне с деятельностью Некрасова, Белинского и Добролюбова»[3],— писал Салтыков-Щедрин.
В развитии русской и мировой литературы время Тургенева — это время перехода от романтизма к реализму, утверждения и расцвета реализма. Сам Тургенев видел в «великом реалистическом потоке, который в настоящее время господствует повсюду в литературе и искусствах», самое примечательное явление художественного развития своего времени, как он писал в 1875 году в предисловии к французскому переводу «Двух гусаров» Л. Н. Толстого. В реализме, указывал он, «выразилось то особенное направление человеческой мысли, которое, заменив романтизм 30-х годов и с каждым Годом все более и более распространяясь в европейской литературе, проникло также в искусство, в живопись, в музыку»[4]. Выдающимся представителем этого направления в мировой литературе и был сам Тургенев.
Как ни изменялась художественная манера Тургенева в разные периоды его творческого пути, он всегда считал себя писателем-реалистом. «Я преимущественно реалист — и более всего интересуюсь живою правдою людской физиономии; ко всему сверхъестественному отношусь равнодушно, ни в какие абсолюты и системы не верю, люблю больше всего свободу — и, сколько могу судить, доступен поэзии. Все человеческое мне дорого…» — писал он М. А. Милютиной в феврале 1875 года (Письма, XI, 31–32).
Пушкин, Лермонтов, Гоголь заложили незыблемый фундамент новой реалистической русской литературы. Успехи реализма были связаны с тем, что он предоставил искусству слова безграничные возможности правдивого художественного отображении действительности, создал многообразные художественные формы, сделал литературу могучим средством воздействия на идейное, нравственное и эстетическое развитие общества.
В 40-е годы в литературу входит блестящая плеяда новых писателей-реалистов, воспитанных критикой Белинского, продолжателей дела Пушкина и Гоголя. Среди них и молодой Тургенев. «Записки охотника» приносят ему широкую известность.
Обращение Тургенева к крестьянской жизни естественно вытекало из его антикрепостнических настроений, возникших у писателя еще в годы его юности. Основной идеей «Записок охотника» явился протест против крепостного права. «Под этим именем я собрал и сосредоточил все, против чего я решился бороться до конца, с чем я поклялся никогда не примиряться… Это была моя аннибаловская клятва; и не я один дал ее себе тогда», — вспоминал потом Тургенев (Сочинения, XIV, 9).
Крестьянская тема со времен «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева являлась одной из главных тем русской литературы. Появление образов крестьян в творчестве Тургенева отвечало важной тенденции общего развития реалистической русской литературы 40-х годов — ее стремлению к художественному познанию народной жизни, к сближению с народом.
В «Записках охотника» русская литература далеко продвинулась вперед в художественно-реалистическом освоении народной жизни. В отличие от этнографических очерков Даля, увлекавшегося изображением внешних сторон крестьянского быта, и от повестей Григоровича с их сентиментально-жалостливым отношением к «мужичку», Тургенев критически освещает социальные отношения в крепостной деревне, показывает внутренний душевный мир людей из народа. Говоря словами Белинского, писатель «зашел к народу с такой стороны, с какой до него к нему еще никто не заходил»[5]. В образах мудрого, хозяйственного Хоря, тонко чувствующего красоту природы Калиныча, правдоискателя Касьяна, мужественно умирающего Максима и терпеливой в страданиях Лукерии, талантливого Якова-Турка и его друзей, любознательных и одаренных ребятишек из рассказа «Бежин луг», сердечных и искренних, верных в любви и стойких в горе крестьянских женщин писатель запечатлел облик русского крестьянина, обрисовал черты национального характера, живую душу народа, не сломленную веками крепостного гнета. В этом, собственно, и состоит внутреннее единство всего цикла. «Русский народ, богатый элементами разума и эстетического чувства, в то же время отличается и необыкновенною сметливостью, смышленостию, практическою деятельностию ума, остроумием, аналитическою силою рассудка»[6],— писал Белинский. Эта характеристика художественно воплощена в образах крестьян в «Записках охотника».
Особенно привлекают Тургенева те типы крестьянской среды, которые воплощали поэтическую непосредственность и чистоту народной души (Калиныч, например); писатель находит в них источник красоты и творчества. По поводу рассказа «Певцы» Тургенев пишет П. Виардо: «Детство всех народов сходно, и мои певцы напомнили Мне Гомера… Состязание происходило в кабачке, и там было много оригинальных личностей, которые я пытался зарисовать a la Teniers» (Письма, I, 401–402). Характерная для безыскусственного эпоса простота, с которой рисуется картина состязания и воссоздаются душевные настроения певцов и их очарованных слушателей, сочетается в рассказе с точной передачей чисто бытовых деталей, вплоть до детского крика в ночной тиши: «Антропка-а-а…» «Певцы» — чудо», — отозвался о рассказе Некрасов.
Источник