Иэн макьюэн таракан краткое содержание

«Таракан» Иэна Макьюэна

Живой британский классик играет в Кафку — на русском выходит безжалостная сатира на современную политику. Предлагаем прочитать начало этого интригующего романа

Лауреат Букеровской премии Иэн Макьюэн всегда тяготел к социальности: это невооруженным глазом было видно и в «Законе о детях», и в последнем до недавнего времени романе «Машины как я» — собственно, у текстов такие говорящие названия, что и объяснять ничего не надо. А еще британец всегда неровно дышал к литературным играм — герои романа «В скорлупе», например, без всякого стеснения разыгрывали коллизии из «Гамлета».

В «Таракане» все сошлось: это, если угодно, вывернутое наизнанку «Превращение» Кафки, скрещенное с сериалом «Карточный домик»: в первой же сцене проснувшийся таракан обнаруживает, что стал человеком — да не простым, а премьер-министром Великобритании. Привыкать ему таким образом придется не только к новому неповоротливому телу, но и к политическому быту человеков.

«Язвительно злой сатирический памфлет Макьюэна напоминает о Свифте и Достоевском образца «Крокодила». Пожалуй, именно так и следует рассуждать о современном политическом мире, где почти не осталось личностей, за чьи слова и действия не становится сразу мучительно стыдно», — вот как нам писал об этом романе Денис Безносов, прочитав его в оригинале. Теперь же, аккурат после новогодних каникул, «Таркан» выходит и по-русски — предлагаем вам прочитать начало этого совсем небольшого (130 страниц!) романа и понять, по нраву вам такое или нет.

Таракан. Иэн Макьюэн / перевод с англ. Д. Шепелева — М: Эксмо, 2021

Тем утром Джим Самс — не гений, но с усами — проснулся после нелегкого сна и обнаружил, что превратился в гигантское существо. Довольно долго он лежал на спине (не самая его любимая позиция) и ошарашенно смотрел на свои далекие ступни, их малочисленность. У него теперь было всего четыре конечности, и они не шевелились. Его прежние, коричневые, лапы — он уже испытывал по ним ностальгию — сейчас бы задорно месили воздух, пусть от этого и было бы мало толку. Он тихо лежал, борясь с паникой. У него во рту гнездился мясистый орган, влажный, скользкий кусок плоти — какая гадость, особенно когда он сам собой ощупывал пещеру его рта и, как отметил Джим с тревогой, скользил по частоколу зубов. Он воззрился на всю длину своего тела. Окрас у него был, от плеч до щиколоток, бледно-голубой, с синей оторочкой на шее и запястьях, и с белыми пуговицами, шедшими в ряд вдоль слитного корпуса. Корпус периодически овевал порыв воздуха, приносивший не лишенный приятности запах разлагавшейся еды и зернового спирта, и Джим догадался, что это его дыхание. Его угол зрения досадно сузился — фасеточных глаз больше нет, — а буйство красок угнетало. Он начал понимать, что, по насмешке судьбы, его уязвимая плоть располагалась теперь снаружи скелета, который он даже не мог видеть. А как бы его утешил знакомый перелив коричневых пластин.

Все это было само по себе скверно, но, стряхнув с себя остатки сна, он осознал, что у него была какая-то важная одиночная миссия, хоть он и не мог вспомнить, в чем она заключалась.

«Я опоздаю», — подумал он, попытавшись приподнять с подушки голову, которая весила, должно быть, не меньше пяти килограммов. «Это так несправедливо. За что мне это?»

Фрагментарное сновидение, которое он видел, было глубоким и безумным, в нем его преследовало хриплое эхо, звучащее в постоянном диссонансе. Только теперь, уронив голову обратно на подушку, он начал прозревать свой сон — мозаику воспоминаний, впечатлений и намерений, которую он безуспешно пытался сложить.

Да, он оставил приятно ветшавший Вестминстерский дворец втихую, по-английски. Как и было положено. Секретность прежде всего. Ему ли не знать. Но когда точно он двинулся в путь? Несомненно, после темноты. Прошлым вечером? Позапрошлым? Должно быть, он ушел через подземную парковку. Если бы он выбрал главный вход, ему пришлось бы миновать начищенные ботинки полисмена. Теперь он вспомнил. Он спешил вдоль водостока, пока не достиг края внушавшего ужас перекрестка Парламент-сквер. Увидев стоявшие в ряд, рокотавшие моторами машины, которым не терпелось впечатать его в асфальт, он бросился наперерез, к водостоку на дальней стороне. После чего — казалось, прошло не меньше недели — он преодолел другую внушавшую ужас дорогу, стремясь к нужной стороне Уайтхолла. Что дальше? Он пробежал много ярдов, это не вызывало сомнений, а потом остановился. Почему? Ах да, он вспомнил, в чем было дело. Тяжело дыша всеми своими дыхальцами, он отдохнул у большого водостока, чтобы подкрепиться выброшенным куском пиццы. Весь кусок он не одолел, но надкусил изрядно. Ему повезло, что это была «Маргарита». Он ее обожал. Никаких оливок. По крайней мере, ему ни одной не попалось.

Его новая громоздкая голова, как он обнаружил, могла без особых усилий поворачиваться на 180 градусов. Он повернул ее в одну сторону. Он находился в маленькой чердачной спальне, залитой резким утренним солнцем, — занавески не были задернуты. Рядом с кроватью стоял телефон, даже два. Его ограниченный кругозор охватил ковер и остановился на плинтусе с узким зазором под ним.

«Я мог бы заползти туда от утреннего света, — подумал он с грустью. — И был бы счастлив».

По другую сторону комнаты стоял диван, а рядом, на низком столике, хрустальный бокал и пустая бутылка виски. На кресло был наброшен костюм и чистая, сложенная рубашка. На столе побольше, у окна, лежали две папки, одна на другой, обе красного цвета.

Он понемногу наловчился двигать глазами, сообразив, что они действуют парно, без его участия. Он обнаружил, что язык лучше не высовывать наружу — так с него капало на грудь, — а держать во влажных пределах рта. Ужасно. Но он постепенно приноравливался управлять своим новым телом. Он способный. Что беспокоило его, так это необходимость выполнять неведомую миссию. Он знал, что должен принимать важные решения. Внезапно его внимание привлекло какое-то движение на полу. Он увидел миниатюрное тельце своего собрата, каким он был совсем недавно, и подумал, что смотрит на собственное тело, захваченное душой великана, в которого он превратился. Он смотрел, движимый заботливым интересом, как это крохотное создание перебирается по бороздам ворсистого ковра, направляясь к двери. Достигнув двери, путник остановился в нерешительности, шевеля усами с видом новичка. Наконец он собрался с духом и полез под дверь, за которой его ожидал трудный и опасный спуск. Путь до дворца был долгим, и одолеть его было под силу не каждому. Но если он сумеет туда добраться, избежав смертельных опасностей, его там ждет, за панельной обшивкой или под досками пола, безопасность и покой среди миллионов себе подобных. Джим пожелал ему удачи. Но ему следовало подумать и о собственном положении.

И все же Джим не шелохнулся. Это мало что поменяло бы — любое движение тщетно, пока он не сложит отдельные события, приведшие его в эту незнакомую комнату, в связное путешествие. Так что он вернулся к воспоминаниям. Подкрепившись пиццей, он поспешил дальше, почти не обращая внимания на суматоху наверху, занятый тем, чтобы держаться в тени водостока, но далеко ли он продвинулся, он не знал. Следующее, что он помнил, это возникшее на пути препятствие, а именно навозную горку, еще теплую, чуть курившуюся. При других обстоятельствах он бы обрадовался. Он считал себя в некотором смысле гурманом. Умел жить с комфортом. А это добро он мог узнать без колебаний. Да и кто бы не узнал этот пикантный аромат с нотками бензина, банановой кожуры и седельного мыла. Конная гвардия! И зачем он только наелся пиццы. «Маргарита» отбила у него аппетит к навозу, пусть даже к такому свежему и изысканному, — ни малейшего желания, учитывая его усталость, карабкаться наверх. Он присел в тени горки, на ее упругой подошве, и раскинул умом, как быть дальше. После секундного раздумья ему стало ясно, что делать. Он решил забраться по вертикальному гранитному бордюру, чтобы обойти этот завал и спуститься с другой стороны.

Лежа теперь в спальне на чердаке, он решил, что как раз тогда он утратил свободную волю, или иллюзию таковой, и подпал под влияние более могучей силы, увлекшей его за собой. Забравшись на тротуар, он подчинился коллективному сознанию. Он был крошечным элементом системы такого размаха, что никакой отдельный разум не мог ее постичь.

Он заполз на верх бордюра, отметив, что навозные кучи занимают третью часть пути через тротуар. А затем, откуда ни возьмись, на него вдруг налетела буря, грохот десяти тысяч ног, вместе с пением и ревом, свистом и воплями. Очередная безумная демонстрация. И в такое позднее время. Эти сумасброды создавали неприятности, вместо того чтобы сидеть дома. В последнее время акции протеста устраивались почти каждую неделю, нарушая работу общественных служб, мешая рядовым законопослушным гражданам заниматься своими делами. Он застыл на бордюре, ожидая, что его сейчас раздавят. Подошвы шагавших — каждая длиннее его в пятнадцать раз — утрамбовывали асфальт в нескольких дюймах от того места, где он съежился, дрожа усами. К счастью, в какой-то момент он взглянул наверх, поддавшись духу фатализма. Он был готов к смерти.

Но как раз в тот миг он увидел возможность спасения — зазор в процессии. До следующей волны демонстрантов оставалось пятьдесят ярдов. Он увидел, как плещутся по ветру их транспаранты, развеваются флаги, желтые звезды на голубом. И Юнион Джеки. Никогда еще за всю свою жизнь он не несся с такой скоростью. Запыхавшись всеми своими дыхальцами, он достиг тяжелых железных ворот на другой стороне, за пару секунд до того, как демонстранты продолжили утрамбовывать тротуар, топоча как бешеные кони, улюлюкая и ударяя в барабаны. Охваченный смертным страхом и негодованием (не самое лучшее сочетание), он соскочил с тротуара и, спасая жизнь, заполз под ворота и оказался на благословенной, относительно тихой боковой улице, где тут же узнал уставной ботинок полисмена. Как всегда, кстати.

Что дальше? Он последовал по пустому тротуару, мимо ряда дорогих домов. Он определенно действовал по плану. Коллективное феромонное бессознательное членистоногих наделило его инстинктивным пониманием правильного курса. После получаса однообразного движения он остановился, словно иначе и быть не могло. На дальней стороне улицы собралась толпа примерно из сотни фотографов и репортеров. А на его стороне, на одном с ним уровне, располагалась дверь, у которой стоял еще один полисмен. Едва он это отметил, как дверь открылась и показалась женщина на шпильках, чуть не раздробив ему девятую и десятую брюшные доли. Дверь осталась открытой. Возможно, ожидался гость. Джим заглянул в гостеприимный, мягко освещенный холл, с плинтусами, довольно потертыми — это обнадеживало. Поддавшись внезапному импульсу, словно чужой воле, он вбежал внутрь.

Он неплохо устроился, учитывая обстоятельства, если лежал на этой незнакомой кровати и вспоминал такие подробности. Приятно было знать, что его мозг, точнее разум, почти не пострадал. Несмотря на это превращение, он сохранил свое истинное «Я». В холле он направился было к плинтусу, но затем увидел кошку и метнулся в сторону лестницы. Забравшись на три ступени, он оглянулся. Кошка, коричневая с белым, его не заметила, но Джим решил, что спускаться опасно. Так что он начал долгое восхождение. На втором этаже по пролету ходила уйма людей, переходя из комнаты в комнату. Растопчут и не заметят. Час спустя, когда он достиг третьего этажа, там нещадно пылесосили ковры. Он знал многих несчастных, погибших вот так, растворившись в пыльном небытии. Выбора не было, пришлось карабкаться выше, пока он не достиг…

Источник

Культура ВРН

Иллюстрированный журнал о культуре Воронежа, России и мира

Литература

Вышел сатирический роман Иэна Макьюэна «Таракан»

• Текст: Сергей Кольцов
• Фото: eksmo.ru

«Тем утром Джим Самс – не гений, но с усами – проснулся после нелегкого сна и обнаружил, что превратился в гигантское существо». Литературный трибьют Кафке в новой едкой и забавной политической сатире от Иэна Макьюэна (The Cockroach by Ian McEwan).

Джим Самс, когда-то бывший тараканом, просыпается однажды утром в ипостаси премьер-министра Великобритании. И сетует, что он такого не заслуживает. При новом премьере и кабинете страна инициирует процессе разворота экономики: теперь люди будут платить за работу и получать деньги за покупки. Разве это более безумно, чем Брексит?

В прошлой жизни он был презираем многими, но в своем новом воплощении он самый могущественный человек в Британии. Он прибыл, чтобы исполнить важнейшую миссию, и ничто не сможет его остановить — ни оппозиция, ни члены его собственной партии, ни даже принципы демократии.

В качестве мишени своей едкой сатиры Иэн Макьюэн выбирет собирательный образ британо-американского лидера (Тереза Мэй, Борис Джонсон, Дональд Трамп).

Написано умно, остро. Отсылая читателей к одному из самых известных произведений Кафки «Превращение», Макьюэн рассказывает о современности, которая кажется слишком безумной, чтобы быть правдой.

Довольно долго он лежал на спине (не самая его любимая позиция) и ошарашенно смотрел на свои далекие ступни, их малочисленность. У него теперь было всего четыре конечности, и они не шевелились. Его прежние, коричневые, лапы — он уже испытывал по ним ностальгию — сейчас бы задорно месили воздух, пусть от этого и было бы мало толку. Он тихо лежал, борясь с паникой.
У него во рту гнездился мясистый орган, влажный, скользкий кусок плоти — какая гадость, особенно когда он сам собой ощупывал пещеру его рта и, как отметил Джим с тревогой, скользил по частоколу зубов.

Издательство: «Эксмо»
Серия: Эксклюзивная коллекция. Внутри сферы. Проза Иэна Макьюэна
Переводчик: Дмитрий Шепелев
Обложка: Твёрдый переплёт
Количество страниц: 128
Дата выхода из печати: 11 января 2020
ISBN: 978-5-04-115970-2
Возрастное ограничение: 18+
Цена: от 501 р.

Эта повесть представляет собой художественный вымысел. Имена и характеры действующих лиц являются плодом авторского воображения. Всякое сходство с реальными тараканами, живыми или мертвыми, совершенно случайно.
Иэн Макьюэн

Источник

Жвалы прикрой: жизнь насекомых среди британской элиты

Новый роман британского мэтра Иэна Макьюэна начинается почти как «Превращение» Франца Кафки, только наоборот: таракан просыпается в человеческом теле «после нелегкого сна». Неизвестно, имел ли в виду переводчик, столкнувшись с выражением uneasy dreams, просто беспокойный сон, или же намекает на особенно изнурительный сюжет сновидения. Так или иначе, дальнейшие события действительно похожи на ночной кошмар, причем не только для героя и его семьи, как у Кафки, но и для всей Британии. В грезы таракана погрузилась критик Лидия Маслова — и представляет книгу недели, специально для «Известий».

Иэн Макьюэн

Таракан

Новая физическая оболочка насекомого принадлежит премьер-министру Великобритании, замышляющему поистине революционный переход к новой экономической политике во главе радикального кабинета, претерпевшего, как вскоре выяснится, аналогичное превращение. Необъяснимым исключением остается только министр иностранных дел. Чтобы избавиться от единственного homo sapiens в правительстве, таракану приходится прибегнуть к паучьим приемам, сочинив фальшивое обвинение в сексуальном домогательстве: «Ничто не приносило такого раскрепощения, как хорошо сплетенная паутина лжи. Вот почему люди становятся писателями».

Первые несколько абзацев «Таракана» посвящены неудобству метаморфозы. Герой после нее первым делом ощущает острое желание заползти под плинтус, а самое неприятное в человеческом состоянии — ощутить во рту язык: «В том месте, где он когда-то щелкал изящными мандибулами, пришел в движение омерзительный мясистый орган». На этом о Кафке, любезно одолжившем идею, можно забыть, поскольку памфлет Макьюэна написан совсем с другими интенциями и целями. Рассказ пражского визионера продиктован любовью и состраданием к человеку, из которого социум (прежде всего, в виде ближайших родственников) делает жалкое насекомое. А макьюэновская энтомологическая фантазия рождена из ненависти к вредным инсектам, которые в человеческом облике рулят жизнью миллионов граждан, исходя из своих допотопных темных инстинктов, противоречащих прогрессу, просвещению и развитию человеческого разума. Ему писатель противопоставляет «феромонное бессознательное», которое становится главным инструментом политической манипуляции.

Писатель Иэн Макьюэн

Как замечал Владимир Набоков в своей лекции о «Превращении», рассматривая разные писательские ипостаси, «если уйдет чародей и останутся только рассказчик и учитель, мы очутимся в неинтересной компании». Правда, Набоков не упомянул еще одно агрегатное состояние литератора, видимо, ввиду глубочайшего к нему презрения, — публицист. Именно в этом качестве преимущественно выступает Макьюэн с «Тараканом», который начинается с посвящения Тимоти Гартон-Эшу — политологу, колумнисту The Guardian, противнику Brexit, остроумно сравнившему утрату Евросоюза для Британии с потерей здоровья: ты начинаешь его ценить, только когда его утратишь. Макьюэн как бы продолжает эту метафору, намекая на потерю изоляционистами не только здоровья (прежде всего психического), но и вообще человеческого облика. Причем явление это не ограничивается пределами Британии, как следует из полного саспенса телефонного разговора британского премьера с американским президентом, настолько неотесанным, что он не в силах произнести правильно и название нового экономического порядка — «разворотизм»:

«— Когда ты вот так говоришь об этом, — сказал, наконец, президент, — я вижу, в этом что- то есть. Определенно. Думаю, вместе мы, Джим, заставим развратизм заработать. Но сейчас мне нужно э-э. — Еще одно слово, мистер президент. Могу я задать вам личный вопрос?

— Конечно. Если только это не касается.

— Нет, нет. Конечно. Это касается того, что было. До того.

— Хорошо. У вас. У вас раньше.

— Боже! Выкладывай, Джим! Было что?

— Шесть ног? — прошептал он.

Неспециалисту может показаться в «Таракане» нудноватой экономическая «матчасть», где автор разъясняет суть конфликта между сторонниками традиционного товарно-денежного оборота, «оборотистами», и адептами новой стратегии, стремящимися повернуть вспять денежные потоки (подобно тому, как Макьюэн «развернул» в обратную сторону кафкианский прием). Довольно проблематично представить, как будет работать фантастическая система, при которой за потребление платят потребителю, а за труд платит тот, кто трудится. Но в итоге писатель все-таки находит наглядные примеры, делающие абсурдность «разворотизма» понятной любому обывателю, как в речи таракана, обращенной к парламенту:

«. в День Р наша расширенная полиция сможет притормозить беззаботно разогнавшегося водителя и передать ему в окошко банкноту в пятьдесят фунтов. Перед лицом возможного уголовного обвинения водитель примет решение использовать эти деньги на работу и оплату сверхурочных или найти работу получше. Это только один пример, г-н спикер, того, как разворотизм простимулирует экономику, встряхнет наших прекрасных граждан и упрочит демократию».

Есть в романе и другие забавные картинки, отражающие сложности начального периода «разворотизма», например, «фанаты Джастина Бибера, прибывшие на концерт, ожидали, что им всем заплатят». Однако Макьюэн-сатирик блещет еще ярче, когда немного отходит от абсурдной антиутопии к настоящей реальности. Например, дает полезный урок ведения дискуссий в «Твиттере» («примитивный аналог феромонного бессознательного») с точки зрения законов боевого НЛП, позволяющего уничтожить оппонента, или описывает специфику британского парламентаризма, одной из особенностей которого является «хорошо укоренившийся обычай нагревать друг друга».

Источник