Как россии избавиться от нефтяной зависимости

Когда России удастся слезть с «нефтяной иглы»

Избавление экономики РФ от углеводородной зависимости наступит само собой?

Зависимость России от нефтегазовых доходов поэтапно сокращается. Об этом 2 сентября заявил пресс-секретарь президента Дмитрий Песков.

Ранее Владимир Путин сообщил, что пандемия коронавируса COVID-19 доказала, что Россия — «не только страна-бензоколонка». Пескова в связи с этим спросили, устраивает ли Кремль, что, по данным Минфина, в 2019 году доля нефтегазовых доходов в федеральном бюджете страны составила порядка 40%.

«Эта цифра, безусловно, не может устраивать, и она никого не устраивает. Но эта цифра имеет тенденцию к поэтапному, хоть медленному, сокращению. И за последние 10−15 лет — это сокращение видно невооруженным глазом», — ответил Песков.

Он пояснил, что президент говорил о параллельном росте высокотехнологического сектора. Дмитрий Песков сказал, что на фоне пандемии «наша наука, медицина показала блестящий результат в мировом масштабе».

По его словам, в нефтегазовых доходах учитываются не только первичные энергоресурсы, «но и во многом продукты переработки с добавленной стоимостью, которые получаются в результате переработки на высокотехнологичных, ультрасовременных заводах, которые строятся в разных регионах страны».

Сказать, какой конкретно уровень доли нефтегазовых доходов является удовлетворительным для экономики РФ, Песков затруднился.

На деле, нефтяная зависимость снизилась не кардинально, и только из-за падения нефтяных цен, что бы Кремль ни говорил. И эта зависимость по-прежнему определяет многие черты нашего государства.

По мнению экономиста и политолога Майкла Росса, у государств, основные доходы которых приносит нефтедобыча, наблюдаются следующие особенности: большая часть казны зависит не от налогов с граждан, а от прямых доходов с государственной собственности; доходы нестабильны, потому что зависят от мировых цен на нефть; эти доходы непрозрачны и секретны. Все это, считает Росс, делает нефтяные доходы оптимальным способом обогащения элиты. Благодаря малой трудоемкости нефти такие государства оказываются независимы от народа: он им не особенно нужен, лишь бы не причинял беспокойства.

«Поэтому для таких государств характерна сословная структура — жесткое разделение между несменяемой, живущей в роскоши, хорошо охраняемой элитой и населением, недалеко ушедшим от натурального хозяйства. Элита всегда оправдывает существование своими менеджерскими способностями и заботой о людях. Действительно, часть сверхдоходов она может перераспределять в пользу населения. Поскольку у получателей этих благ нет возможности влиять на них, расходы часто оказываются непродуктивными», — пишет в своей книге «Природа зла. Сырье и государство» Александр Эткинд, профессор русской литературы и истории культуры в Кембридже.

Он напоминает, что в 1977 году журнал The Economist описал «голландскую болезнь» — экономический спад, который произошел в Нидерландах после открытия большого месторождения газа в Северном море, недалеко от Гронингена. Даже в развитой стране появление сверхприбыльного сектора экономики подавило другие сектора. Однако Голландия, а потом Норвегия, Канада, Австралия справились с проблемами сырьевого экспорта, собирая нефтедоллары в суверенных фондах.

Но в России, Иране, Венесуэле институты оказались слишком слабы, чтобы преодолеть «голландскую болезнь», считает Эткинд. И потому зависимость от нефти не ослабевает. Можно ли разорвать этот порочный круг?

— Доля нефтегазовых доходов в бюджете России колеблется, и сейчас она ниже, чем была, — отмечает экономист, научный сотрудник Санкт-Петербургского государственного экономического университета Андрей Заостровцев. — На пике эта доля составляла 50−52%, сейчас снизалась до 40% — но не потому, что российское правительство что-то сознательно делает в этом направлении. Просто конъюнктура неблагоприятная: цены на нефть падают, спрос снижается, а добыча по соглашению ОПЕК+ сокращается.

Конечно, это нельзя рассматривать как сокращение нефтегазовой зависимости России. Я бы рассматривал нынешнюю ситуацию как падение основного источника доходов — и только. Ну, а перспективы мы знаем.

Я не утверждаю, конечно, что альтернативная энергетика вот-вот вытеснит традиционные нефть и газ. Но нельзя не признать, что новые технологии в энергетике бурно развиваются в последние пять лет. И скорее всего, к середине века картина очень существенно поменяется.

Так что нефть и газ — уже в среднесрочной перспективе — не являются залогом богатства России.

«СП»: — Майкл Росс считал, что нефтегазовые доходы являются прямо-таки проклятием для государства. Это действительно так?

— Росс — один из авторов теории «нефтяного проклятия». Она была в моде лет 20 назад, я о ней тоже немного писал. Действительно, когда нефть и газ обеспечивают все — или почти все — другие отрасли приходят в упадок. Зачем развивать что-то другое, когда у вас под ногами богатство?!

Под ногами — это условно, конечно: я не преуменьшаю значение технологий добычи. Тем не менее, чисто экономически не возникают стимулы заниматься чем-то еще. Хотя если существует благоприятный инвестиционный климат, то «нефтяное проклятие» не очень мешает.

Возьмите Голландию, откуда пошла «голландская болезнь». Нельзя сказать, что это односторонне-развития страна. Правда, запасы газа в Гронингене практически иссякли — пик добычи пришелся на 1950−1960-е годы. Так или иначе, делать ставку на нефть и газ сегодня нет смысла — это вчерашний день.

Я не согласен с Россом и в том, что государству с высокими нефтегазовыми доходами люди не нужны. А кто, спрашивается, будет охранять элиту от недовольных масс? Кто ее будет обслуживать и развлекать? Кто будет строить ей виллы?

Кроме того, у государств есть геополитические устремления, подчас очень сильные. Их обеспечивает военно-промышленный комплекс — вовсе не нефтяники и газовики.

Так что экономика России никак не сводится к нефти и газу.

«СП»: — Почему же так много говорят об избавлении от нефтегазовой зависимости?

— Потому что падение цен на нефть и газ очень сильно сказываются на России. Однако надо понимать: «сверху», на мой взгляд, бороться с этой зависимостью в принципе невозможно. Снижение зависимости от нефти и газа возникает в силу рынка, его потребностей, а также в силу свободного доступа к капиталу и благоприятному бизнес-климату.

Мы не знаем, какие отрасли развивать взамен «нефтянки». 20 лет назад никому бы в голову не пришло, что надо развивать электромобили. Это появляется стихийно, спонтанно, в силу каких-то обстоятельств, которые заставляют человека искать решение. И мы не можем предвидеть находки будущих предпринимателей.

Зависимость России от нефти и газа будет снижаться сама собой — в силу того, что меняется структура мировой экономики. Лет через 5−7 это будет вполне очевидно. Раз так, не стоит сегодня делать глупостей — неэффективных проектов.

Проблема России не в нефти и не в газе — проблема в том, что в экономике, особенно в газовой отрасли, куча неэффективных проектов, которые вряд ли когда-то окупятся. Я имею в виду экспортные трубопроводы, которые увлеченно строит «Газпром», связывая голубое топливо с геополитикой.

А что до остальных секторов — они требуют, прежде всего, хорошего бизнес-климата, а его у нас нет. Как метко сказал экс-владелец «Рольфа», миллиардер Сергей Петров, «зачем зарабатывать второй миллиард, если могут отнять первый?» Я считаю, эта фраза прекрасно характеризует бизнес-климат в России. И изменить ситуацию в этой сфере куда важнее, чем бороться с нефтегазовой зависимостью.

Источник

Как Россия смогла снизить зависимость от нефти и газа

Впервые в современной России уровень нефтегазовых доходов сократился до трети доходов бюджета. Поэтому представлять Россию как бензоколонку уже неактуально. На этот новый тренд обратил внимание президент Владимир Путин. Что же помогло России так заметно диверсифицировать экономику?

«На что хотел бы обратить внимание, что является совершенно очевидным положительным элементом развития экономики. 70% российского бюджета уже формируются не за счет нефтегазовых доходов. Это значит, что мы не в полной мере, но все-таки начинаем слезать с так называемой нефтегазовой иглы», – сказал Владимир Путин на большой пресс-конференции.

По его словам, если кто-то хочет представить Россию как бензоколонку, то это «уже не имеет под собой реальных оснований». «Хотя зависимость еще очень большая, и мы это должны иметь с вами в виду», – признал президент.

В целом, говоря о падении ВВП в России, Путин отметил, что этот показатель (минус 3,6%) меньше, чем у ведущих стран Европы и США. В ряде государств ВВП упал под 9%. Российская экономика чувствует себя лучше, чем экономика США, подчеркнул президент.

Столь низкий уровень нефтегазовых доходов в 30% зафиксирован впервые в современной истории России. «В первой половине этого года доля нефтегазовых доходов в структуре бюджета составила лишь 29,3%, или 2,66 трлн рублей. Это на 13,9% ниже, чем годом ранее, и это – минимум с 2005 года, когда нефтяной «вклад» находился в коридоре от 36 до 51%», – отмечает доцент кафедры экономической теории РЭУ им. Плеханова Олег Чередниченко.

По данным Минфина, который ведет подобную статистику с 2006 года, самая высокая доля нефтегазовых доходов была в докризисном 2014 году (51,2%), а самая низкая – в тяжелом 2016 году (36%). «Коэффициент зависимости бюджета от нефтяной ренты до 2009 года был на уровне 44%, до 2015 года – 47%, а последние пять лет доходы бюджета зависели от нефти и газа в среднем на 41%», – подсчитал председатель правления банка «Фридом Финанс» Геннадий Салыч.

Однако он указывает на особенности методики подсчета. «Минфин считает за нефтегазовые доходы только НДПИ и доходы от экспорта. Но туда не попадают другие важные поступления от нефтегазовых корпораций: например, налоги с их прибыли, дивидендов, топливные акцизы, сборы с фонда заработных плат нефтяников и т. д. Если их учесть, то доля нефтегазовых доходов вырастет примерно на 10% и составит более 40%. А год назад их доля по той же методике составляла около 50%», – отмечает Салыч. Однако вне зависимости от методики подсчета очевиден тренд на снижение доли нефтегазовых доходов в бюджете РФ.

Что же помогло России снизить зависимость от нефти и газа? Здесь, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. С одной стороны, упали цены на нефть и газ, что привело в целом к снижению доходов от экспорта этих товаров. Так, средняя цена на нефть Urals в январе – сентябре 2020 года сложилась на уровне 40,84 доллара за баррель, снизившись на 36% относительно аналогичного периода 2019 года, что и привело к значимому снижению нефтегазовых доходов в бюджете страны, отмечает доцент кафедры международной коммерции ВШКУ РАНХиГС Тамара Сафонова.

С другой стороны, упал спрос на нефть и газ в Европе, Китае и других рынках сбыта сначала из-за теплой зимы, а потом из-за пандемии. Добыча нефти в России снизится в этом году на 8-9% от уровня 2019 года, газа – на 7-8%, что также сокращает налогооблагаемую базу нефтегазовой отрасли, говорит Сафонова.

Сказалось урезание расходов за счет внедрения так называемого бюджетного правила, когда на траты направляется только часть нефтегазовых доходов при превышении определенной планки цен на нефть, отмечает главный экономист BCS Global Markets Владимир Тихомиров.

«При этом налоговый маневр, проведенный в нефтяной отрасли, позволил получить бюджету дополнительные 53,8 млрд рублей за счет демпфирующего механизма, сработавшего в «плюс» бюджету на фоне обрушения (и последующего частичного восстановления) нефтяных котировок – в ином случае «нефтегазовая доля» могла бы оказаться еще меньше», – говорит Чередниченко.

Однако такой рывок произошел не только из-за изменения конъюнктуры мирового рынка нефти и газа. На этом фоне отмечается рост налоговых поступлений и экспорта ненефтегазовых доходов.

«Изменившиеся потребности в мире позволили «выстрелить» российской аграрной составляющей. В первой половине текущего года экспорт российского АПК увеличился на 18%, превысив планку в 12,5 млрд долларов. Существенный прирост показал экспорт драгоценных металлов и камней, а также продукция химпрома. В ближайшей перспективе также можно ожидать роста вклада в доходную составляющую бюджета и «околоцифровых» отраслей российской экономики, получивших импульс своего развития в режиме «удаленной» экономики», – считает Олег Чередниченко.

В частности, Россия с лета почти каждый месяц ставила рекорды по экспорту зерновых и пшеницы. В этом году по экспорту пшеницы наша страна обещает стать номером один. Растет экспорт и других продуктов питания. Девальвация рубля в этом плане играет на руку экспортерам. Неожиданно в этом году доходы от экспорта золота впервые в истории современной России превысили выручку от экспорта газа.

«Ненефтяные доходы выросли за счет бюджетного правила и повышения НДС, а также за счет лучшего администрирования налогов, включая борьбу с офшорами», – считает Тихомиров.

Рост ненефтегазовых доходов бюджета по большей части связан с ростом налогов с населения, указывает Салыч. Так, внутренний НДС вырос с 2014 года вдвое – с 2,1 до 4,3 трлн рублей, а НДС на импорт – в полтора раза, или с 1,9 до 2,8 трлн рублей. Акцизы (на топливо, алкоголь и прочее) выросли за шесть лет почти в два раза – с 520 до 950 млрд рублей.

Эксперт не исключает, что в следующем году или через год-два, если нефть поднимется к 55-60 долларам, то нефтегазовые доходы в бюджете РФ могут снова вернуться на уровень 40-45%.

Согласно прогнозу правительства до 2023 года, нефтегазовые доходы действительно будут потихоньку расти после падения в 2020 году до 5127 млрд рублей. Но до уровня 2019 года, когда они составляли 8240 млрд рублей, они не вернутся: в 2023 году они составят лишь 7490 млрд рублей. При этом доля нефтегазовых доходов все эти годы не будет сильно увеличиваться. Если в 2020 году она составит 28,7%, то в 2021 году, согласно прогнозу – 31,9%, в 2022 году – 33,4%, в 2023 году – 33,6%. Незначительное снижение доли ненефтегазовых доходов имеет место быть, но в целом в ближайшие три года зависимость России от нефти и газа будет варьироваться в районе трети от всех доходов страны. Это говорит не о сиюминутном достижении, а о явной тенденции диверсификации российской экономики.

Источник

Вредная привычка: можно ли избавиться от нефтяной зависимости?

Когда цены на нефть, судя по всему, «легли в дрейф» в диапазоне между $25 и 40 за баррель и российская экономика сталкивается с реальной перспективой долгого «выживания» в новых непростых условиях, все больше внимания обращается на тему «ресурсного проклятия» и на поиск путей его преодоления. Спектр мнений очень широк: от необходимости «новой индустриализации» по советскому образцу до хеджирования цен на ресурсы и манипуляции объемами добычи. Между тем мне кажется, что для начала серьезной дискуссии на эту тему необходимо, с одной стороны, не­много разобраться в самом понятии и, с другой — оценить, насколько данная задача на деле входит в список приоритетов российской власти.

Идея «сырьевого проклятия», или тезис о том, что значительные запасы природных ресурсов тормозят экономическое развитие страны, вошла в на­учный оборот с легкой руки Джеффри Сакса и Эндрю Уорнера в середине 1990-х годов (Sachs, Jeffrey and Warner, Andrew. Natural Resource Abundance and Economic Growth, Cambridge (Ma.): NBER Working Paper 5398, Dec. 1995). Как по­ла­гали авторы, доступность источника дохода не поощряет поиск альтер­на­тив. Основания для такого вывода имелись: в 1970–1989 годах эконо­мики, экспорт природных ресурсов из которых превышал 10% их ВВП, росли в 2,9 ра­за медленнее, чем те, где этот показатель был менее 2%; причем все хорошо помнили катастрофический долговой кризис 1980-х. В конце 1990-х теория была подтверждена российским дефолтом и трудностями, с которыми столкнулись другие petrostates, но 2000-е изменили ситуацию, сделав Россию одним из рекордсменов по экономическому росту.

Однако зависимость от экспорта сырья никуда не ушла, и мы видим последствия этого сейчас. Почему возникает «сырьевое проклятие» и можно ли с ним справиться? Я бы отметил как минимум три причины, которые делают данное явление практически неизбежным (разумеется, кроме самого факта наличия в стране крупных залежей полезных ископаемых).

Психологическое состояние

Во-первых, как ни странно, это «психологическое» состояние страны и народа в тот или иной период. Например, в 1950-е годы Малайзия начала путь независимого государства как крупнейший в мире поставщик каучука, олова и пальмового масла, но сегодня это 20-я экономика мира по объему промы­­ш­ленного производства и экспортер высокотехнологичных товаров, хотя и выступает крупным производителем нефти и газа. Бразилия, крупнейший в Латинской Америке в 1960-е годы экспортер минерального сырья и сель­скохозяйст­венных товаров, в 1965–1973 годах наращивала производство про­мы­шленной продукции на 14,2% ежегодно, и сейчас это седьмая экономика мира (хотя нефти добывает в 14 раз больше, чем в 1970-м). Почему так произо­шло? Я склонен полагать, что в этих странах сырьевая специализация олицетворя­ла прошлое (в том числе и колониальное), тогда как технологический прогресс и промышленная революция — будущее. Поэтому формирование новой идентичности прямо предполагало преодоление сырьевого характера эконо­мики.

Напротив, в Анголе, Нигерии, Ливии, странах Персидского залива нефтяной бум случился практически сразу после деколонизации, и тут возникли «сырьевая идентичность» и надежда, что природные ресурсы позволят диктовать свою волю миру (как это было, например, в период нефтяных кризисов 1973–1974 или 1980–1981 годов).

В России мы тоже видим роль данного обстоятельства. «Лихие 1990-е» — это период, когда мы ничего не значили в мире, советское время — когда нас боялись. Но идентичность новой России — это «нефтедержавная» идентич­ность per se; мы убеждены, что можем перекрыть «вентиль» Европе; что за газ китайцы будут вечными нашими союзниками; а уж про постсоветские страны и говорить нечего. Доктрина «энергетической сверхдержавы», сейчас несколько подзабытая, — это и есть суть современной России. Если отнять у нас эту черту идентичности, останется лишь «консерватизм» (как у Саудовской Аравии ваххабизм), и собственно, все. Отторгая 1990-е, вос­хищаясь поздним СССР, мы, по сути, сами укрепляем «сырьевое проклятие», не мечтая ни о чем ином. Поэтому правы те, кто называет нынешнюю российскую элиту «сектой свидетелей высоких цен на нефть». В этом она очень похожа, например, на венесуэльскую (где «чавизм» расцвел в тех же условиях). В то же время известно, что государства, которые бум ресурсной экономики застал в более развитом и «устаканившемся» состоянии, легко справились с ним, от Голландии и Великобритании до Канады и Австралии.

Политическое устройство

Крайне важное значение имеет качество элиты и характер политического устройства той или иной страны. При прочих равных ощущение устойчивой легитимности обеспечивает куда бóльшую вероятность выхода из зависимости от сырья, чем существование имитационного режима. Примеры Малайзии и Объединенных Арабских Эмиратов (двух федераций монархических государств), Катара, Бахрейна и даже Саудовской Аравии выгодно отличаются от Анголы, Ливии, Нигерии, или Ирака.

Обладая да­леким горизонтом планирования, правители первой группы стран относительно удачно запускали процессы диверсификации экономики, так как имели ощущение исторической перспективы. Я не говорю про Малайзию, но ОАЭ сегодня выступают крупным центром промышленного производства в Заливе, здесь базируются две из пяти крупнейших авиакомпаний всего Ближневосточного региона, находится самый крупный пассажирский аэропорт в мире, отлично развиты индустрия туризма и строительства. Саудовская Аравия, как бы скептически к ней сегодня ни относились, выступает крупнейшим мировым про­изводителем многих товарных позиций в химической промышленности и промышленности полимеров, а в 1990-е годы выступала даже нетто-экспортером пшеницы, пока в стране не решили, что это излишне дорогое удовольствие. Даже если страна и не перестает быть «сырьевой» (толь­ко в Дубае «зависимость» от экспорта энергоносителей сейчас сопоставима с голландской), она направляет значительные средства в свою трансфор­ма­цию (что видно на примере Кувейта, Бахрейна или Катара).

Напротив, там, где власти не ощущают себя устойчиво (в Нигерии с 1960 года произошло несколько военных переворотов; в Судане годами идет гражданс­кая война; в Венесуэле «революционная» легитимность была сомнительной с самого начала; в Ливии то же самое можно было сказать о Джамахирии), нефтяные доходы не ведут к развитию страны и преодолению «проклятия». В Венесуэле разведанные запасы нефти, оцененные по ее нынешней стоимости, достигают $356 тыс. на каждого жителя страны (в то время как номинальный ВВП на душу населения составляет $4,2 тыс. в год). Временщики не способны преодолеть «сырьевое проклятие».

Россия, к сожалению, в полной мере является тому подтверждением. Ес­ли сравнивать ее с другими нефтедобывающими странами, она скорее похожа на Анголу или Нигерию, чем на Катар или Эмираты. За 15 лет нефтяного бума инвестиции в инфрастуктуру практически не выросли в реальном вы­ражении; новой промышленности не построено; серьезных иностранных инвестиций в несырьевой сектор не привлечено. Российские чиновники и предприниматели выводят средства в офшоры, как та же венесуэльская PDVSA, которая основные операции проводит в офшорных банках, а деньги в страну доста­вляет самолетами в наличной валюте, чтобы продать на черном рынке и расплатиться с работниками. Все это плата на короткий горизонт плани­рования, который неизбежен при наличии то «проблемы-2008», то «-2018», то какой-нибудь еще.

Плохие соседи

Наконец, крайне важным фактором является региональная специфика той или иной страны. Если богатая ресурсами страна находится в регионе бурного промышленного роста, она с высокой вероятностью сумеет противостоять «ресурсному проклятию» (примерами может быть та же Малайзия, а также Индонезия или Вьетнам). Близкие друг другу страны склонны заимствовать механизмы и паттерны развития, и это может выступать как условием прогресса, так и причиной его замедления: например, в государст­вах Персидского залива, экономически более открытых миру, опыт модернизации помогает всем странам региона относительно быстро идти вперед. Напротив, на постсоветском пространстве формирование авторитарных режимов, зависимых от сырьевых доходов и при этом перенимающих практики друг друга, в большинстве случаев затрудняет хозяйственный прогресс, а порой даже останавливает его.

Если попытаться ответить на вопрос, возможно ли России преодолеть «ресурсное проклятие», я бы сказал, что такая вероятность в ближай­шие 10–20 лет практически исключена. Во-первых, на нисходящей фазе в движении сырьевых цен складывается впечатление, что «проклятие» проходит само (доля нефтегазовых доходов бюджета сейчас резко падает). Во-вторых, масштабная модернизация стоит денег и требует значительного трансферта технологий, что в условиях спада в экономике и низкого курса рубля выглядит очень проблематично. В-третьих, элиты в России более всего ориентированы сейчас на собственное выживание и к реформам не склонны. В-четвертых, успешное преодоление «сырьевого проклятия» возможно только в случае интеграции страны в мировую экономику, а мы пока идем в обратном направлении.

На мой взгляд, максимум, что нам может удасться, это путь относительно успешных экономик Персидского з​алива: Россия может существенно повысить эффективность использования денег, получаемых от экспорта сырья; усовершенствовать инфраструктуру; изымать больше ренты в бюджет, снижать налоги на несырьевой сектор и т.д., то есть задавать условия для «несырьевого» развития и стимулировать инвестиции в индустриальный и сервисный сектора. Но не более того. Успешность такого проекта будет критическим образом зависеть от качества государственного управления, надеяться на изменение которого у нас нет никаких оснований…

Источник