Поэзия М. Н. Муравьева
Расцвет деятельности Муравьева относится к 1770—1780-мгг. В 1773 г. появляется его сборник «Басни», в 1775 г. — «Оды», в периодических изданиях 1770—1780-х гг. поэт печатает ряд произведений, но значительная часть его творчества не была опубликована при жизни. Первые опыты Муравьева еще очень традиционны (оды на военные победы и басни). Однако трансформация жанра оды, намеченная Херасковым, осуществляется Муравьевым с еще большей решительностью. «Отход Муравьева от классицизма, — замечает исследователь, — начался тогда, когда он, отказавшись от воспевания гнева „бога браней“, от оды, „алчными глазами“ взглянул на мир и, перепутав все жанры, превратил свои стихи в лирический дневник».
Действительно, автобиографические мотивы, еще очень робко вводившиеся поэтами 1760-х гг., постепенно становятся определяющими в лирике Муравьева. Подражая Горацию, поэт сопровождает некоторые оды из сборника 1775 г. подзаголовками-посвящениями: «Ода вторая. К А. М. Брянчининову», «Ода десятая. Весна. К Василию Ивановичу Майкову». Вместо титулованных особ адресатами поэзии Муравьева становятся его друзья и близкие. Самая ода превращается в более интимный жанр — дружеское послание. Философские размышления в духе Хераскова оказываются связаны в лирике Муравьева с конкретными событиями, близко касающимися самого поэта и дорогих ему людей. Так, в стихотворении «Путешествие» он вспоминает о днях, проведенных «с нежнейшим из отцов, с сестрою несравненной», сестре посвящает лирическое послание «К Феоне», ей же «присваивает» собрание своих стихов («Присвоение сей книги Федосье Никитишне») и др.
Убежденность поэта в том, что счастье человека не в богатстве и почестях, проявляется не только в декларациях, но и в его умении передать радость общения с близкими людьми. Герой Муравьева — человек с «чувствительной душой»; его идеал — скромная, но деятельная жизнь, приносящая пользу обществу и удовлетворение себе самому. Муравьев не только плодотворно использовал достижения Хераскова, Ржевского и других старших современников, но и теоретически и практически начал обосновывать художественные принципы нового литературного направления — сентиментализма.
В «Опыте о стихотворстве», написанном во второй половине 1770-х гг., Муравьев сам формулирует некоторые из этих принципов, советуя начинающему поэту:
Страстей постигнуть глас и слогу душу дать,
Сердечны таинства старайся угадать.
Движенье — жизнь души, движенье — жизнь и слога,
И страсти к сердцу суть вернейшая дорога
В стихотворении, которое служит поэтической декларацией, Муравьев впервые обращает внимание на необходимость проникновения во внутренний мир человека. Поэт должен постигнуть «сердечные таинства», «жизнь души» с ее противоречиями и переходом из одного состояния в другое. Самая категория времени меняется в сознании Муравьева по сравнению с его предшественниками. Каждое мгновенье неповторимо, и задача художника — уловить и запечатлеть его, передав, по возможности, его характер:
Мгновенье каждое имеет цвет особый,
От состояния сердечна занятой.
Он мрачен для того, чье сердце тяжко злобой,
Для доброго — златой.
В цикле стихов, названных «Pièces fugitives», Муравьев стремился передать движение жизни, мимолетность каждого данного состояния:
Что в свете есть прекрасно,
Похитить поспешай
И, чтоб представить ясно,
Все виды вдруг смешай.
Новые художественные задачи предопределили и новое отношение поэта к языку. Г. А. Гуковский, детально исследовавший этот вопрос, писал о слоге Муравьева: «Слова начинают значить не столько своим привычным словарным значением, сколько своими обертонами, эстетически-эмоциональными ассоциациями и ореолами».12 В поэзии Муравьева появляются эпитеты, характерные и для более поздней лирики сентиментализма: «разговора сладкий ток», «сладостны дыханья», «сладкий покой», «кроткий луч», «стыдливая луна», «милое мечтанье» и т. д. Эпитет «тихий», употреблявшийся Херасковым в основном как антоним по отношению к слову «громкий», приобретает новые нюансы, приближающие это слово к значению «приятный», «нежный», «безмятежный»: «тихий сон», «тихий трепет», «тихая светлость, объемлющая душу».
Последовательно развивая просветительскую идею о внесословной ценности личности, Муравьев не только в стихах, но и в прозаических этюдах много размышлял об этической стороне человеческой жизни, о единении добра и красоты, о необходимости служения другим людям и участия в общественной жизни.
Поможем написать любую работу на аналогичную тему
Источник
Михаил
Муравьёв
Все стихи Михаила Муравьёва
Благоразумие
К какому божеству с мольбой вздымаю длани,
Когда в груди моей страстей внимаю брани?
Благоразумие, ты будь светильник мой
И предводи меня, густой покрыта тьмой.
Даяние небес, ты опытностью зреешь
И действуешь тогда, как чувства одолеешь.
Кто ж будет юности неопытной вождем?
Не с другом ли с небес невидимым идем,
Который тщательно отводит нас от бездны,
Меж тем как нас влекут мечтания любезны?
Отца и матери вздыханья и мольбы
Не отвергаются от вышния судьбы.
Их наставления в младенцев впечатленны
И в юношах еще совсем не истребленны.
Хоть пагубный пример заразу в сердце льет,
Привычка добрым быть от нас не отстает.
Благоразумие, по коем воздыхаем,
Угадываем мы, хотя не постигаем.
И страх прельщения нам служит так, как щит,
Которым посреди сраженья воин скрыт.
Что делает Улисс средь волн, вокруг биющих,
Плывя меж островов, жилище нимф поющих,
Опасных так, как смерть, и сладостных сирен?
Улисс, премудрости богинею вперен,
Пловцам, ни самому себе не доверяет,
Воск мягкий приложив, их слухи затворяет
И, руки вервию скрутить себе веля,
Стоит привязанный у древа корабля.
Такие меры взяв, спасается от бездны
И посрамляет нимф прельщенья бесполезны.
Хотите ль ваш покой, о юноши, спасти? —
От искушения старайтеся уйти.
Богине Невы
Протекай спокойно, плавно,
Государей зданье славно
И тенисты острова!
Ты с морями сочетаешь
Бурны росски озера
И с почтеньем обтекаешь
Прах Великого Петра.
В недре моря Средиземна
Нимфы славятся твои:
До Пароса и до Лемна
Их промчалися струи.
Реки гречески стыдятся,
Вспоминая жребий свой,
Что теперь в их ток глядятся
Бостанжи с кизляр-агой;
Между тем как резвых граций
Повторяешь образ ты,
Повергая дани наций
Пред стопами Красоты.
От Тамизы и от Тага
Стая мчится кораблей,
И твоя им сродна влага
Расстилается под ней.
Я люблю твои купальни,
Где на Хлоиных красах
Одеянье скромной спальни
И амуры на часах.
Полон вечер твой прохлады —
Берег движется толпой,
Как волшебной серенады
Глас приносится волной.
Ты велишь сойти туманам —
Зыби кроет тонка тьма,
И любовничьим обманам
В час, как смертных препроводишь,
Утомленных счастьем их,
Тонким паром ты восходишь
На поверхность вод своих.
Быстрой бегом колесницы
Ты не давишь гладких вод,
И сирены вкруг царицы
Поспешают в хоровод.
Въявь богиню благосклонну
Зрит восторженный пиит,
Что проводит ночь бессонну,
Опершися на гранит.
Буря
Какие громы ударяют,
Мне ужас в перси водворяют,
Висящему над стремниной?
Густой покрыто небо мглою,
Разимый яростной волною,
Разносит брег унылый вой.
Один, стихий в грозящем споре,
Не зрю ли я вселенной горе?
Не се ль её последний вздох?
К кому прибегну я, несчастный?
Никем не слышим вопль напрасный:
Далеко все — со мною бог.
Со мною бог, не страшны громы;
Его десницею несомы,
Они вещают власть его:
Его на землю сыплют благи;
И колебанья буйной влаги
Не прейдут брега своего.
Не бойтесь, смертны, грозной бури.
Ничем не движим свод лазури
Превыше грубых облаков.
На все страны, на все творенья
Отверсто око провиденья.
Земля! не в небе ль твой покров?
Время
Постойте, вобразим, друзья, бегуще время:
Недавно упадал без силы солнца свет —
Се, в нивах брошено, проникло в класы семя
Я солнце проводил вчера в вечерни воды.
«Покойся; и тебе приятно в волны лечь», —
Вещал я; но оно, обшедши антиподы,
Умело день возжечь.
Однако, думал я, покоится мгновенье.
Уже за третий люстр два года я претек;
Счастлива жизнь! увы! ты бросилась в забвенье.
Не сон ли целый век?
Во времени одну занять мы можем точку.
Минута, кою жил, длинняе году сна,
И бабочка, чья жизнь привязана к листочку,
Не тесно включена.
Мгновенье каждое имеет цвет особый,
От состояния сердечна занятой.
Он мрачен для того, чье сердце тяжко злобой,
Для доброго — златой.
Все года времена имеют наслажденья:
Во всяком возрасте есть счастие свое.
Но мудрости есть верх искусство соблюденья
Раскаянье есть желчь, котора простирает
Во недро времени противну грусть свою.
Но время наконец с сердечной дски стирает
Коль сердце между волн ты спас от сокрушенья,
Пусть будет наконец угодно так судьбе
Дней ясность помрачить, коль много утешенья
Останется в тебе.
Дай, небо, праздность мне.
Дай, небо, праздность мне, но праздность мудреца,
И здравие пошли, и душу, чувствий полну
И слёзы радости, как, став за волжску волну,
На персях лучшего спокоюся отца.
Избрание стихотворца
Природа, склонности различные вселяя,
Одну имеет цель, один в виду успех:
По своенравию таланты разделяя,
Путями разными ведет ко счастью всех.
Глас трубный одному на бранном поле сроден,
Победы шумной клик и побежденных стон;
Другому сельский кров и плуг косой угоден
И близко ручейка невозмущенный сон.
Я, блеском обольщен прославившихся россов,
На лире пробуждать хвалебный глас учусь
И за кормой твоей, отважный Ломоносов,
Как малая ладья, в свирепый понт несусь.
Мои стихи, мой друг, — осенние листы.
Мои стихи, мой друг, — осенние листы:
Родятся блеклые, без живости и цвету,
И, восхищаемы дыханий злых усты,
Пренебрегаемы разносятся по свету,
Не чтомые никем. Но дух во мне кипит
И слезы зависти катятся по ланитам,
Что, указуемый гражданами пиит,
Не достигаю я в сообщество к пиитам,
Биющим верные удары во сердца,
Со воздыханьями влекущим слезы сладки.
Неизвестность жизни
Когда небесный свод обымут мрачны ночи
И томные глаза сокрою я на сон,
Невольным манием предстанет перед очи
Мгновенье, в кое я из света выду вон.
Ужасный переход и смертным непонятный!
Трепещет естество, вообразив сей час,
Необходимый час, безвестный, безвозвратный, —
Кто знает, далеко ль от каждого из нас?
Как вихрь, что, убежав из северной пещеры,
Вскрутится и корабль в пучину погрузит,
Так смерть нечаянно разрушит наши меры
И в безопасности заснувших поразит.
Гоняясь пристально за радостью мгновенной,
Отверстой пропасти мы ходим на краю.
Цвет розы не поблек, со стебля сриновенный, —
Уж тот, кто рвал её, зрит бедственну ладью.
На долгий жизни ток отнюдь не полагайся,
О смертный! Вышнему надежды поручив
И помня краткость дней, от гордости чуждайся.
Ты по земле пройдешь — там будешь вечно жить.
Несчастие
Единым манием вселенну управляет
Источник правды, бог, всесильный, всеблагой;
Но добрых иногда несчастье оскорбляет
И злобою своей корыствуется злой.
Кто знает, может быть, в руках твоих, содетель!
Несчастье способ есть возвысить добродетель?
Общественные стихи
Доратом быть! какое заблужденье
Творить стишки, сияющи умом.
Сей легкий смех, сей вкус во обхожденье —
Кто даст мне их? Доратовым пером
Амур писал свое изображенье.
Он снял с него одиножды шелом
И граций дал ему в повиновенье;
И жрец его, ушедший в преселенье
На Стиксов брег, живет в приосененье
С Овидием и Тейским стариком*),
Душ легких сонм их слушая во мленье.
Мне быть нельзя его учеником.
Принадлежа по случаю ко скопу
Медлительных, безогненных особ,
Которые рифмуют, сморща лоб, —
В сердитый час я видел Каллиопу.
Свирель моя, служившая Циклопу,
Приводит нимф испужанных в озноб.
Сношенья нет от кедра ко иссопу.
Мгновенья плод, приятные стишки
Рождаются в большом прекрасном свете
И так, как он, свободны и легки;
Как бабочки в роскошном лете,
Летают вкруг, садятся на цветки,
Но на одном не могут быть предмете.
Счастливы те, которы цвет ума
Соединить умели с рассужденьем:
Знаток на них взирает с снисхожденьем,
Красавица читает их сама.
Ода
Восприял я лиру в длани
И хощу гласити песни,
Песни громки и высоки.
Но мои незвонки струны
Не хотят бряцати песни,
Песни громки и высоки,
А хотят гласить природу,
Я, покинув звуки громки,
Не для вас пою, потомки.
Ода третия
Смертный суетен родился
И навеки осудился
Суетой себя прельщать;
Он чувствителен, он страстен,
Он влияниям подвластен,
Быв рождён, чтоб ощущать.
Суета есть идол мира,
Выше нет сего кумира,
Им живут, им дышат все;
В суете нам нет упреки:
Чем бы стали человеки
Утешаться в тесноте?
Скорбный век препровождая,
В самом счастии страдая,
Горьку желчь всегда пием;
Дух мятется, тело страждет,
Страсть воюет, сердце жаждет
В колебании своем.
Не судья — лишь оправдатель
Беззаконий наших ум;
Во скудели Промифея*)
Он вития наших дум.
Суета его учитель,
Смертный, сам себе мучитель,
С суетою брань творит;
Льзя ль с рассудком воевати?
И возможно ль отмщевати,
Если ум наш говорит?
Ода шестая
Как яры волны в море плещут,
Когда Громовы стрелы блещут
И рассекают горизонт,
Корабль трещит и рвутся снасти, —
Средь неминуемой напасти
Пожрать пловца зияет понт.
Сей понт есть нашей жизни время,
И наша жизнь есть наше бремя,
Ревут, на нас несясь, валы;
Нас грозны громы поражают,
И вкруг беды нас окружают,
Как туча непрозрачной мглы.
Едва родимся мы, уж стонем
И прежде в бедствиях потонем,
Чем будем помнить мы себя;
А время, невозвратно время,
Бежит и косит смертно племя,
Их тлен и память потребя.
Напрасно смертный возгордился.
Он рек: «Затем я в свет родился,
Чтобы повелевати им», —
Но чуть лишь рок его погонит,
Чело он гордое уклонит
И слезы даст бедам своим.
Уничижи свою кичливость,
Прерви ленивую сонливость
И внидь в себя, о человек!
Какое мудрое строенье!
В тебе я зрю изображенье
Того, кто царствует вовек.
Ты мудр, ты можешь быть спокоен,
Затем в тебе твой ум устроен,
Чтобы повелевать собой;
Ты слаб, ты страстью колебаем,
Самим собой обуреваем,
Ты век караешься судьбой.
О смертный! смесь уничиженья,
Превыше ты воображенья,
И мал бываешь и велик;
Со кедром можешь ты сравниться —
Ты можешь так, как трость, клониться,
Хоть украшал геройский лик.
Порока иногда успехом .
Порока иногда успехом раздражаюсь
И дерзкия стихом сатиры воружаюсь,
Сорвать с обманщика личину я хощу
И в сердце принести коварного свещу,
Совлечь с торжественной неправду колесницы
И клевету прогнать вселенной за границы.
Горящей краскою описываю зло,
Которое на мир подвластный налегло,
Заразу роскоши, ничем ненасытиму
И расточением несчастию служиму,
Что целы области съедает до конца
И портит негою народные сердца.
Пишу и сам с собой сужу свои зачины.
Но мне не нравятся толь мрачные картины.
Порок один суров в вещаниях своих,
А добрый глас души, и порицая, тих.
Что в том, что Ювенал*) кричал, как проповедник?
Гораций нравится: он милый собеседник.
Умеет слабостьми играться, не озлясь,
И в сердце друга влить все правды, веселясь.
О муза, я тебе кисть мрачну возвращаю,
В прекрасном виде зреть природу поспешаю.
Погибни мрачна кисть, когда её черты
Бессильны выражать душевны красоты.
Лишь только что тогда природе подражают,
Коль чёрные тона её уничижают.
Послание о лёгком стихотворении
Но суд удобен всем: искусство тяжело.
Посудим-ка себя, нахмуривши чело.
Увы. я не сорвал без терний розу.
Мое достоинство — писать на рифмах прозу,
Без возражения, противу языка,
Всечасно падая под критикову лозу.
Осталось ли со мной сравненье виртуозу,
Пленяющему слух движением смычка?
Его художество прекрасно, благородно;
Мое — удобно всем и слуху неугодно.
Чтобы возвыситься, поэзия должна
Из живописи быть с музыкой сложена.
Достоин Ариост идти с Паизиеллом,
Но сельский скоморох достался мне уделом,
Который, на гудке заставлен поскрипеть,
Мешает мужикам согласно песню спеть.
За чувствование, вселяющесь глубоко,
За полный мыслей слог, за живописно око,
За прелести ума и мастерство писать
Должна пиитов честь в веках не угасать;
Но не за то, что рифм обилие имели
И ими вещь облечь нестоющу умели.
В стихе изломанном мысль добрая падет,
Но стих есть только звук, когда в нем мысли нет.
Писать есть обще всем — писать, как мастер, редко.
Затем-то видим мы, что мелочи умов,
Каков Гораций был, суть прелестью веков;
Меж тем как книги в лист сжирает время едко
Иль оставляет жить для сраму их творцов.
Пишите, коим кисть дала природа в руки
И взор, чтоб облететь безмерной круг науки,
Пишите, не боясь, что зависть станет грызть, —
Восторги ваши вам успехов суть поруки,
Вселенной красота — для ваших черт корысть.
Источник