«Лёгкая поэзия» М. Н. Муравьёва
С. А. Сионова
Становление в 70-80-е гг. XVIII в. нового взгляда на мир, поиски новых форм воплощения действительности в словесно-пластических образах объединили в одно целое группу молодых людей. Стремление к пониманию жизни в большем многообразии ее проявлений, к познанию ее сложности и красоты предоставляли значительные возможности для развития творческой индивидуальности каждого из поэтов так называемого «львовского кружка» в отдельности и нового, предромантического направления в литературе в целом. В кружке высок был авторитет поэзии, изобразительных искусств, музыки, театра. Глава кружка Н. А. Львов был поэтом и музыкантом, архитектором и фольклористом; соединял в себе многие таланты энциклопедически развитого человека.
М. Н. Муравьёв в эти годы старался постичь сложность и красоту жизни при помощи нового поэтического слова, увлекался искусством и театром, живописью (все, это было свойственно и его ближайшему другу Львову), сожалел, что не мог в свое время постичь прелесть музыки, что, по его словам, обедняло душу и сердце. Увлечение музыкой, театром, живописью, поэзией обогащало поэта, приносило счастье, радость:
Любовник прелести, где я ее найду?
Я чествую ее в творениях природы:
Приемлют сердца дань искусства в их чреду
Они, что радость льют в мои цветущи годы.
Счастлив, что я могу лить слезы и дрожать,
В Вергильевых стихах учуся, знать Дидону,
Душой ответствую Дмитревского я стону
И льзя ль, Белинду зря, ее не обожать?
Авторитет поэзии был безмерен, все писали стихи, пробовали силы в различных жанрах; поэзия была способом познания жизни, причиной и следствием многообразных интересов. Стремление постичь мир порождало разнообразие форм и способов постижения его, В одном из писем М. Н. Муравьёва к сестре находим: «C’est que je diversifie la chöse. L’unifôrmité naquit un jour d’ennui». Признавался чистосердечно: «Я нынче читаю философов». Это был союз «разумных и добронравных», как называл членов «львовского кружка» М. Н. Муравьёв. Философия и музыка воплощались в поэтических произведениях одического жанра. Не случайно рассуждение об оде привело Муравьёва к пониманию того, что «ода — это музыка и песня». Примером может служить ода восьмая сборника «Новых лирических опытов», озаглавленная «Желание зимы».
В оде соединилось все то, что так подспудно, постепенно зрело в авторском сознании. В ходе создания произведений 1776 г. завершилась давняя и долгая внутренняя работа. В дневниковых записях, планах, набросках, черновиках произведений 1775 г, проявился тот характер и тот ритм поэтических исканий, которые обнаружились в одах 1776 г., стали основой поэтического видения мира в целом, в создании произведений 80-90-х гг. Ода восьмая отличается плавностью и отточенностью слога, четко разработанная вопросно-ответная форма повествования позволяют в данном случае говорить о вплетении в произведение элементов легкой поэзии, которая получает свое развитие в творчестве М. Н. Муравьёва в 80-х гг. XVIII в.
Л. И. Кулакова, одна из первых исследователей поэтического наследия М. Н. Муравьёва, обратив пристальное внимание на жанр «легкой поэзии», пришла к выводу, что он постиг «сущность легкой поэзии». Несомненно, учитывая особенности и художественное развитие поэтического дарования Муравьёва, возможно считать вполне закономерным обращение его во второй половине 70 — начале 80-х гг. к созданию произведений подобного жанра. В первую очередь они привлекали его легкостью и изящностью формы, непосредственностью самовыражения и отточенностью мысли и слога. Перед ним стояла задача постижения «словесного воплощения», без которого «не может быть в поэзии и великих мыслей».
Одной из главных целей обращения Муравьёва к освоению жанров легкой поэзии была цель верного выражения внутреннего мира человека, что требовало прежде всего истины в чувствах, точного воплощения в небольшом по объему произведении психологической жизни человека в доступной, изящной, совершенной форме.
Прав был В. А. Жуковский, когда писал, что «изящные искусства украшают жизнь; чувство изящного есть одно из высоких качеств души человеческой, без этого чувства чело глух, нем и слеп». П. А. Плетнев отмечал, что «можно любить поэзию, не заботясь ни о какой известности, ни даже о участии тех, чье одобрение дорого. Они имеют большую прелесть, но сладость поэтического создания сама по себе награда». Для М. Н. Муравьёва поэзия была тем «высшим богатство», которым обладает человек, мир ее был для него отдохновением и мукой, радостью и горем, возможностью воплощения мечты, мысли в слове изящном и прекрасном. Стремление к простоте, изяществу, тонкому остроумию обусловили подход в решении проблемы постижения формы произведений.
Муравьёв тяготеет к разговорному языку». В подобном плане написаны такие произведения М. Н. Муравьёва, как «О милое мечтанье», «Видали ль вы небесную Аглаю», «Любовь — отрада душ. » и др. В основе своей они относятся к 1778-1779 гг. Центральной темой произведений этого периода является тема любви. H. П. Жинкин подчеркивал в своей монографии бедность любовной тематики Муравьёва: «До 1782-1784 гг. любовная лирика Муравьёва вообще очень бедна; в поэте скорее виден человек, весело проводящий время в компании молодых людей, чем любовник, всецело занятый своими чувствами. Таковы его «Pièces fugitives», большая часть стихотворений посвящена некой Нине, которую юный обожатель называет «моею», и «непослушной»:
Не знаешь, что вздыхаю
Я, Нина, по тебе.
Ты мне делаешь приветства,
Пляшешь, весело со мной…
Анализируя сборник «Pièces fugitives» и стихотворные произведения конца 70-x — начала 80-х гг., исследователь берет во внимание в основном один определяющей аспект и фиксирует все внимание на одной проблеме, а именно — проблеме выявления возможных прототипов, которые послужили основой для создания подобных произведений Муравьёва конца 70-х гг. Возможно, проблема выявления женских прототипов важна и интересна, но она сужает и ограничивает общее представление о поэтический творчестве М. Н. Муравьёва этих лет. Любовная тематика неотделима от других тем, например, темы поэта и поэзии, темы дружбы и др. Примером могут служить такие произведения, как «Сила гения» (1775, 1797), «Послание о легком стихотворении. К А. М. Брянчанинову» (1783) и др. Автору дороги дружеское общение, чистая и нежная любовь и привязанность, вдохновенная и свободная беседа с друзьями. В форме лирического монолога дано, например, стихотворение «Успех твой первый возвещая. », в котором, пожалуй, содержится ответ на причину обращения Муравьёва к жанру легкой поэзии, его освоения и постижения.
А я любил бы чрезвычайно,
Когда бы дар позволил мой,
Входить в сердца, хранящи тайны,
Быть зрителем минуты той,
Как склонность первая зачнется
Во всей невинности детей
И сердце юное проснется
/Под колереттою/ своей. (1779)
Подобные по характеру и манере изложения в слове чувства человека получили развитие в дальнейшей лирике Н. М. Карамзина. Г. А, Чуковский отмечал, что «основной характер поэзии Карамзина, основная задача ее — создание лирики субъективной и психологической, уловление в коротких поэтических формулах тончайших настроений души. Карамзин добивается создания в стихотворениях не вещественного материального образа, а определенной лирической тональности, соответствующей настроению, основной теме произведения». Подобное определение особенности поэзии Карамзина, ее специфику возможно с полным правом отнести к произведениям легкой поэзии М. Н. Муравьёва, которые предсказывают расцвет этого жанра в творчестве Батюшкова, Жуковского, Баратынского, молодого Пушкина. К. Н. Батюшков не случайно связывал начало легкой поэзии в русской литературе с именем Муравьёва.
Изящество стихотворных произведений легкой поэзии Муравьёва достигается своеобразием синтаксической формы построения их, интонационная выразительность которой покоряет грациозностью и мелодичностью. Если в произведениях 1775 г. встречаются условные образы Борея, Флоры и др., как, например:
Замолкли вихри непогодны,
И бурны спер Борей уста,
Почув веленья неугодны,
Летит он в мрачные места.
И только лишь любовник Флоры.
От всхода утренней Авроры,
Колеблясь, прохлаждает тень;
Непостоянный! Лишь коснется —
И вдруг уже он инде вьется,
Из сени прелетая в сень (1775 г.), —
то в произведениях 1778-1780-х гг. эти условные образы исчезают, обновляется и изменяется лексика. Уходят в прошлое такие слова, как «сриновенный», «паки», «длани», «речет» и т.д. Деепричастные и причастные обороты заменяются легкими конструкциями сложносочиненных и сложноподчиненных предложений. Один и тот же образ, например, розы варьируется в произведениях 70-80-х гг. по-разному:
Цвет розы не поблек, со стебля сриновенный,
Уж тот, кто рвал ее, зрит бедственну ладью (1775 г.).
Если роза в этом произведении — «Неизвестность жизни» наводит на размышления, философское раздумье о смысле жизни и смерти, является центральным образом в решении темы человека и смерти, предназначения человека на земле, то в произведении 80-x гг. образ этот выполняет другую функцию – он является символом любви, жизни прекрасной, счастливой удивительной:
Из розы неопадшей,
Коль можешь, живость вынь,
Из граций самой младшей
Чертами вид накинь.
Любовь не только покоряет, она вызывает в человеке необыкновенный прилив сил, открывает в нем «дарованье», талант, способности. К подобному выводу приходит поэт:
Не мчись ты от меня, едва успев родиться,
И дай мне от твоих мечтаний насладиться, —
Строки звучат как обращение к «прекрасному мгновению, в котором жил, которое длиннее году сна». Жизнь входит в произведения Муравьёва свободно и вдохновенно. Любовь, ее прелести, сложности открывают в человеческом сердце новые стороны и позволяют поэту в произведении отразить состояние души, его мировосприятие, связанное с индивидуальностью характера, настроения:
Мгновенье каждое имеет цвет особый,
От состояния сердечна занятой.
Он мрачен для того, чье сердце тяжко злобой,
Для доброго — златой (1775 г.).
Подобное «открытие» определяется в данном случае как установка на романтическое восприятие жизни.
Произведения М. Н. Муравьёва 1778-1780-х гг. позволяют увидеть сложность и насыщенность жизни самого поэта — новатора, яркого представителя «львовского кружка». Через постижение сердца, через постижение своего «я» выходит поэт к пониманию и постижению мира, а главное — человека с его переживаниями, волнениями, который становится главным героем стихотворных произведений М. Н. Муравьёва. Муравьёв шел по пути освоения идей предромантизма, которые будут осваиваться и получать яркое развитие только в новом веке в творчестве Батюшкова и Жуковского — признанных романтиков XIX столетия.
Л-ра: Проблемы изучения русской литературы XVIII века. – Ленинград, 1985. – Вып. 7. – С. 86-91.
Источник
Михаил муравьев творчество которого ярко выражены поэтические особенности сентиментализма
Источник задания: Решение 2653. ЕГЭ 2018. Русский язык. И.П. Цыбулько. 36 вариантов.
Задание 18. Расставьте знаки препинания: укажите цифру(-ы), на месте которой(-ых) должна(-ы) стоять запятая(-ые).
Михаил Муравьёв (1) в творчестве (2) которого (3) берёт начало жанр баллады (4) внёс огромный вклад в развитие романтического движения в России последней трети XVIII века.
В этом задании нужно поставить запятые в сложноподчинённом предложении (здесь может быть несколько главных и одно или несколько придаточных предложений, обычно это придаточные определительные с союзным словом «который»).
1. Выделяем грамматические основы:
Михаил Муравьёв (1) в творчестве (2) которого (3) берёт начало жанр баллады (4) внёс огромный вклад в развитие романтического движения в России последней трети XVIII века.
2. Ставим запятые на границе главного и придаточного предложений:
Михаил Муравьёв (,1) в творчестве (2) которого (3) берёт начало жанр баллады (,4) внёс огромный вклад в развитие романтического движения в России последней трети XVIII века.
Проверка. В этом задании не ставится запятая после союзного слова «который». Если слово «который» не является в придаточном предложении подлежащим, то и перед этим словом запятая тоже не ставится. Значит, запятые 3 и 4 не нужны.
Источник
Эволюция жанра идиллии в поэзии М. Н. Муравьёва
А. Н. Пашкуров
Последняя четверть XVIII в. в России, время заката классицизма, расцвета сентиментализма и зарождения предромантизма, и в шкале поэтических жанров расставила новые акценты. Оказался вовлеченным в «водоворот нового» и один из достаточно консервативных жанров идиллия, жанр, сохранявший устойчивый набор общих типологических признаков на протяжении всего XVIII столетия. Выйдя из лона античных «буколик», идиллия на долгое время закрепила за собой «пастушеское убранство».
Первые русские идиллии начали писать еще классицисты (В. К. Тредиаковский, А. П. Сумароков). В классицизме же определился со временем и основной набор типологических признаков жанра: тема уединения на лоне природы, «философия душевной простоты», отчасти связь со становящейся любовной лирикой и др. Особую роль в формировании общей типологии жанра с самых его истоков сыграла так называемая философия «идеального пейзажа» (locus amoenus). Это не удивительно: ведь природа — пусть и смягченная пасторалью — неотъемлемый атрибут идиллии: «. разворачивается контраст. города, гнезда пороков и волнений, и простой сельской жизни. Можно ввести особое понятие идеального ландшафта, выступающего как цель бегства. лирического персонажа и адекватного его устремления. От античности и до XVI в. в европейской поэзии выработалось общее место (topos) — locus amoenus, Lustort, «приятный уголок». Минимум его оснащения — дерево (или несколько деревьев), луг и ключ или ручей. К этому могут быть добавлены пение и цветы. Самые богатые изображения упоминают еще дыхание ветра».
Сентиментализм, сменивший многие акценты в жанровой системе с позиций своей философии «чувствительного сердца», наполнил новым звучанием и «пасторальный жанр», связав его с руссоистской мечтой о возвращении к природе, с поисками утраченной гармонии благословенного «золотого века». Появляются новые оттенки и в связи с переосмыслением античных традиций: «Давние горэцианские мотивы восхваление сельской жизни и противопоставление ее городской — обретают новое звучание в литературе сентиментализма с ее пробуждающимся интересом к природе, красота которой противостоит мнимым благам цивилизации. Идиллия становится одним из важнейших компонентов всей идейно-эстетической системы нового направления». Важной становится и проблема осмысления человека в состоянии гармонии с миром и с самим собой (яркие примеры мы найдем в творчестве Н. М. Карамзина: например, «Весенняя песнь меланхолика» (1788), «Песнь мира» (1791) и др.).
Наконец, в последние десятилетия XVIII в. идиллия выходит к новым горизонтам под знаком предромантизма с его первостепенным вниманием к миру индивидуальной личности, к пластике «объективно-реального» и «конкретно-чувственного» начал в мире (гипотеза В. А. Западова).
Оригинальна и самобытна картина эволюции идиллии в поэтическом наследии одного из интереснейших русских писателей последней четверти XVIII в. М. Н. Муравьёва.
Первым опытом обращения поэта к «пасторальному роду» можно считать его «Эклогу к Е. П. А. В. Олешеву» (1771). При сохранении классической формы драматизированной пасторали и отчасти традиционной канвы содержания (поэтическое состязание невинных пастухов в «чувствительном пеньи») в произведении прослеживаются и новые элементы.
Так, открывающее эклогу вступление явно перерастает рамки традиционного «посвящения» — и скорее напоминает дружеское послание в миниатюре:
А ты, любитель рощ, владелец сих лугов,
Начальник и краса окрестных пастухов,
Будь юности моей советником и другом.
Ты музам жертвуешь и мудрости досугом.
Встречаются неожиданные новые детали и в традиционной основной части. Главная их художественная задача — емко и образно передать как внешнюю «живописную пластику» окружающего, так и ее психологическое наполнение:
. агнец сей, что, стоя над волною,
Глядит на тень свою, колеблему водою.
Дориса здесь живет, но прочь уйди она —
Луга завянут все и замолчит волна.
Близка по общей типологии к «Эклоге. » «Сельская жизнь» (1770), выступающая показательной «декларацией идиллии» в творчестве поэта:
Не раздающийся пою по накрам глас
Зовущия трубы на бранный ратей час,
Жизнь сельскую пою
С небес склонися к нам, невинна простота.
Стихов моих ты будь едина красота.
Все яснее звучит и тема трагического контраста, несовместимости чистого природного начала и «пустой пышности» города:
Уже я пышности градские оставляю,
Которы чтит народ, а я днесь презираю;
Мне все, что мило там: забавы, пиршества —
Пред зрелищен всего постыло естества;
Где часто сам себя ищу, не обретаю.
Притворно все там в них, стезей природы нет.
Пафос этих строк предвосхищает «бунт отрицания» героя романтических баллад и элегий.
Как видим, сохраняя в чем-то преемственную связь с классицизмом, закладывая основы сентиментального мировосприятия, поэт уже на этом первом «витке» освоения пасторального жанра смело экспериментирует, находя новые формы пластического воплощения художественных деталей, новые пути выражения своего индивидуального лирического «я», вводя в общую типологическую структуру пасторали элементы других жанров и добиваясь этим оригинального художественного синтеза.
Следующий этап, знаменующий начало зрелости жанра в поэзии Муравьёва, — «Роща» (1777). Пластику художественной детали в этом произведении отмечал еще Гуковский, сводя, однако, при этом характерные для стиля писателя «эмоционально-чувственные» эпитеты к его «сентиментальному мировидению».
При всей значимости в общей структуре «Рощи» элементов «сладостного сентиментализма», нам представляется, что Муравьёв здесь существенно раздвигает границы канона «сентиментальной идиллии».
В первую очередь это относится именно к пластике детали, хотя и овеянной флером сентиментальной эмоции, но выходящей уже к своеобразному «чувственному лирическому реализму»:
Свет вливается в воздух
. ярмо совлекает со дмящась коня земледелец,
Сам уклоняется к зыблемой тени сучистого дуба.
Конь, свободен от ужищ, катается, преображаясь,
пар рассыпается в воздух.
Интересно, что при этом сохраняется столь характерная для общей типологии жанра философия «идеального пейзажа» (locus amoenus):
Роща. святыни твоей стихотворец нарушить не может.
Прочь злодейство отсель!
Здесь я буду вперед собой наслаждаться и мыслить.
Наконец, не менее показательно это произведение и как первый в русской поэзии опыт антологической пьесы, выполненной в оригинальном синтезе классической античной формы гекзаметра и нового содержания, выходящего к освоению колорита национальной тематики. Позже эта проблема будет переосмыслена в русском романтизме, в том числе — и в жанре идиллии («Овсяный кисель» В. А. Жуковского, «Рыбаки» Н. И. Гнедича и др.). «Стихотворение это стало одним из первых в русской поэзии образцом идиллии «в духе древних». Применение гекзаметра не к античной, а к современной пейзажно-философской лирике . было новаторством. Муравьёв в «Роще» прокладывал дорогу новому поколению поэтов: Гнедичу, Жуковскому, Дельвигу».
Предромантизм, широко и ярко развернувшийся в зрелом творчестве Муравьёва (здесь и «романтический трактат» типа «Силы гения», и становление темы поэта и поэзии в дружеском послании, и эволюция «личностной медитации» элегий, и первые балладные опыты), привел и к переосмыслению идиллии в его поэтическом мире.
Показательными образцами этого нового витка в эволюции жанра можно считать «Путешествие» (первая половина 1770-х гг.) и «Итак, опять убежище готово. » (1780). Главным отличительным признаком этих произведений выступает достигнутый Муравьёвым гармоничный синтез «лирической погруженности» поэта в себя с искусством передачи пластики окружающего мира. При этом главные типологические показатели идиллии сохраняются: а) культ уединения; б) мечты в уединении на лоне природы; в) душевный покой, близость чистых сердец; г) «живопись природы».
Муравьёв закладывает новые черты звучания жанра. Уходит «пастушеский канон», на первый план выступает гармоничное соотношение «лирического» и «эпического» начал, связанных с эволюцией лирического «я» поэта и искусством живописания окружающего мира.
К концу XVIII — первым десятилетиям XIX вв. перед нами — уже вполне сложившаяся традиция, вершиной которой во многом можно считать стихотворение Г. Р. Державина «Евгению. Жизнь Званская» (1807). В этом же русле идут и опыты многих других поэтов: начиная с «Обуховки» В. В. Капниста (1818) — и вплоть до шедевра зрелой пушкинской философской лирики «Вновь я посетил» (1835).
В зависимости от того, какое из начал общей типологии жанра «новой идиллии» акцентируется исследователями, «индивидуально-лирическое» или «объективно-эпическое», меняется и трактовка конкретных произведений. Так, Л. И. Кулакова обозначает «Путешествие» М. Н. Муравьёва как путевой «лирический дневник», главное внимание таким образом обращая на лирическое «я» поэта. В то же время Г. П. Макогоненко считает «Жизнь Званскую» Г. Р. Державина «первой попыткой создания романа в стихах». Иными словами, здесь акцент сделан на другом, «объективно-эпическом» начале.
Сплав просветляющего индивидуально-лирического начала с пластикой во многом уже реалистической детали (см. те же приведенные нами показательные пейзажные зарисовки) при сохранении ауры поэтического уединения в новом звучании «идеального пейзажа» позволяет обозначить эту заложенную Муравьёвым интереснейшую ветвь жанра как «лирическую реалистическую идиллию».
Художественная практика «новой идиллии» оказалась настолько плодотворной, что со временем и в теоретической трактовке жанра появились ощутимые сдвиги в новом направлении. Интересен в этом свете опыт Н. В. Гоголя в его «Учебной книге словесности для русского юношества»: «Хотя с мыслью об идиллии соединяют мысль о пастушеском и сельском быте, но пределы ее шире. картинами быта> неразлучны простота и скромный удел жизни. . почти всегда управляла ею какая-нибудь внутренняя мысль, слишком близкая душе поэта. Идиллия не сказка и не повесть но живое представление тихого, мирного быта».
Идиллия — только первая ступень зрелого творчества Муравьёва. В других жанрах — элегиях, посланиях, балладах — его художественный поиск еще более усложняется, но неизменными остаются любовь к миру, чуткость художника, умеющего за обыденностью увидеть «светлым сердцем» «светлую тайну» жизни, — и искренность исповеди своей души, своего внутреннего мира. Заложенное еще в диалоге с классицизмом, в сентиментальных идиллиях, все это во многом подготовило и взлет поэзии Муравьёва — оригинальных, самобытных жанров «легкой поэзии» и медитативной миниатюры.
Л-ра: Филологические науки. – 1999. – № 6. – С. 87-92.
Источник