Мои скелеты мои тараканы

Содержание

Кирпичи — Скука текст песни
Кирпичи — Скука, скука… рутина, рутина… Рисуешь картину, чтоб уничтожить картину. Мои собаки, мои тараканы, мои скелеты в моих же стаканах. | Текст песни
Мои скелеты мои тараканы
Скелеты в шкафу

Кирпичи — Скука текст песни

Выключаю ТВ усилием воли, ибо не возможно, но как так, до коли?
3 августа, считай конец лета, театр закрыт, песенка спета.
Лето на диване, море в ракушке. Работы нет, внизу старушки.
Конан О’Брайан – очень смешно, Джек Спероу на экране кино
Алко-кризис, допиваем ром. Работает в порядке без меня аэродром.
Обещали любовь, но что вижу я? Толпы зверья – бог им судья

Вася-стакан передаёт всем привет. Скучно, пиздец. Понял? Нет?
Включается свет, выключается свет – Вася стакан передаёт всем привет

Скука, скука… рутина, рутина… рисуешь картину, чтоб уничтожить картину.
Мои собаки, мои тараканы, мои скелеты в моих же стаканах
Замкнутый круг, Мебиус-лента, надо не пить – считать проценты
Маме звонить, подбивать долги, написать где-нибудь: больше не лги.
Поставив будильник на 1-ое мая, взглянуть в холодильник ничего не понимая,
Открыть заранее, надеясь на неё. Что там за дверью? Опять… ё-моё.

Бывает молча, бывает с танцами. Моя квартира – космическая станция.
Тесно… я опять в магазин. По ТВ Украина, воюет грузин…
Скука какая… сколько можно об этом? 12 цельсия в середине лета…
Мой пит-бит пробивает все стенки, так куда его деть? Положить на коленки.
Лежат чьи-то вещи, как наказанье. Спасибо друзья, спасибо за вниманье.
Давайте-ка опустим планку пониже, Маша сказала разбавить пожиже.

Источник

Кирпичи — Скука, скука… рутина, рутина… Рисуешь картину, чтоб уничтожить картину. Мои собаки, мои тараканы, мои скелеты в моих же стаканах. | Текст песни

Выключаю ТВ усилием воли.
Ибо не возможно, но как так, до коли?
3-е августа – считай конец лета.
Театр закрыт, песенка спета.

Лето на диване, море в ракушке.
Работы нет, внизу старушки.
Конан О’Брайан – очень смешно.
Джек Спероу на экране кино.

Алко-кризис, допиваем ром.
Работает в порядке без меня аэродром.
Обещали любовь, но что вижу я?
Толпы зверья – бог им судья.

Вася «Стакан» передаёт всем привет.
Скучно, пиздец понял? Нет?
Включается свет, выключается свет –
Вася «Стакан» передаёт всем привет.

Скука, скука… рутина, рутина…
Рисуешь картину, чтоб уничтожить картину.
Мои собаки, мои тараканы,
Мои скелеты в моих же стаканах.

Замкнутый круг, Мёбиус-лента.
Надо не пить – считать проценты.
Маме звонить, подбивать долги,
Написать где-нибудь: «Больше не лги».

Поставить будильник на 1-ое мая.
Взглянуть в холодильник, ничего не понимая.
Открыть заранее, надеясь на неё.
Что там за дверью? Опять ё-моё.

Бывает молча, бывает с танцами.
Моя квартира – космическая станция.
Тесно… я опять в магазин.
По ТВ Украина, воюет грузин.

Скука, какая, сколько можно об этом?
12 Цельсия в середине лета.
Мой Пит-бит пробивает все стенки,
Так куда его деть? Положить на коленки.

Лежат чьи-то вещи, как наказанье.
Спасибо друзья, спасибо за вниманье.
Давайте-ка опустим планку пониже.
Маша сказала разбавить пожиже.

Слова: Василий Васильев, Ирина Седова
Музыка: Данила Смирнов, Иван Людевиг

Источник

Мои скелеты мои тараканы

Пациент номер 67

[Verse 1]
Депрессия дошла до клеток
Лицо разлетелось на пепел,
Внутри лишь запах таблеток
Живой, но похож на скелета.
Хрустальный мост подо мной
Диагноз гласит — больной,
Силуэты зовут на покой
Накрывает грустной волной.
Не дописанный кровью роман
Покойники стремятся на бал,
Не хотел, но покойником стал
Мои цели перерезал кинжал.
Холод достигает до вен
Дьявол предлагает обмен,
Передаю в лапы конверт
Но с его стороны был блеф.

[Hook]
Голоса в голове тянут вниз.

[Hook 3x]
Ты не сможешь мне даже помочь.

[Chorus]
Недоступная копия, уникальный персонаж — Пиноккио
Криповая улыбка джокера, шрамы хлеще чем у Поттера
Отсутствие чувств, они пугают наркологией — Пиноккио.
(ха)
Недоступная копия, уникальный персонаж — Пиноккио
Криповая улыбка джокера, шрамы хлеще чем у Поттера
Отсутствие чувств, они пугают наркологией — Пиноккио.

[Verse 1]
В клубе топ-модель, но на утро кукла Анабель
К черту манекен, у меня своя теория
Ведьмы близняшки меня заколдовали, сказочный феномен говорили обе.
Жизнь без обмана — это так пугает, тело деревяшки — новые запары
Раньше мою голову пугали тараканы, теперь злостные термиты, золотые граммы.

[Hook]
Прошли года, но я все тот же Пиноккио
Они клянутся в чувствах, но я их не чувствую.
Слишком громкий рот, эту суку на эшафот
Душу потерял — чертов кукловод.

[Verse 2]
Остров развлечений — проклятый дресс-код,
Страшная скала — незабываемый полет.
Бездонная бездна — имя мое зовет
Теперь я человек, вот вам эпилог.

[Verse 1]
Костлявый облик вышел из леса, самое время выгонять своих бесов
Счастливые лица мне неинтересны, густой туман — смертельный вестник.
Женские души любимое блюдо, утром пью слезы, вот эта причуда
В руке камень лести, а в кармане микстура, она мне поверила.(дура)
Обернусь я млечным туманом, играю с ее мыслями как на фортепиано
Волны счастья ее накрывают, мечты ее сбылись, но родные скучают.
Она молила чертов антракт, но ее кровью был подписан контракт.

[Hook]
Туманный лорд — последняя надежда
Нет боли, очень вежлив.
Никто не в силах помочь, отец скучает, падшая дочь.
Ее скелет, на всю жизнь останется в загадочном месте.

[Verse 2]
Бокал из слез — отличное утро, от прошлой леди осталась лишь пудра
Лорд не убийца, а помощник от грусти, лучше я, чем петля на люстре.
В моих мешках только дети несчастья,
Подрисую улыбку, но в моих руках ластик.
Очередной день — детская сказка, видишь туман — твоя подсказка
Тебя не спасет твоя полумаска, эти фонари засверкали красным.
Очередной день — детская сказка, видишь туман — твоя подсказка
Тебя не спасет твоя полумаска, эти фонари засверкали красным.

[Verse 1]
Откинулся от этих растений на заднем сидении
Холод во рту, целыми сутками без настроения.(Где оно?)
Фальшивый волшебник оказался мошенником
От последних событий, я стал шизофреникам.(о черт)
Отыщи мои горькие слезы, они как крестраж
Найдя все, ты сможешь понять, почему я трупак.(омут памяти)
В ее глотке ядовитые клыки того демона
Ее шея усыпана этими змеиными эмблемами.(сука)
Алая кровь стекает с ее ангельских глаз
Отдам свою жизнь, чтобы услышать твой голос еще один раз.

[Chorus 2x]
Грязный панк с разбитой мечтой, перед глазами появился фантом
Его окружила злоба и страх, эту милфу не вернуть назад
Его сердце кричит от боли, ему не смогут помочь даже молли
Айсберг на этих глазах, увы, легкие потонут в смолах
Мертвая роза на этих руках, я бы с радостью изменил эти роли.
Мертвая роза на этих руках, я бы с радостью изменил эти роли.

[Verse 1]
Внутри лишь мертвое озеро, бабочки тонут от вашего козыря
Ее сущность — это медвежий капкан, парфюм dior отличный дурман.
Мозг покрыт невидимым льдом, счастливые улыбки оказались сном
Забылся в объятиях морфия, ее сладкие губы оказались горькие.
Одурманенный романтик пишет стихи, эти наброски летят к ней в архив
Самый опасный наркотик — тот, который ты держишь в руках.
Но в последнее время, мои руки держали лишь только тебя
Но в последнее время, мои руки держали лишь только тебя.

[Chorus]
Наша жизнь — поцелуй да любовь, наша жизнь — наркота да Вебкам
Наша жизнь — смерть да семья, наша жизнь — алкоголь да панель.
Наша жизнь — поцелуй да любовь, наша жизнь — наркота да Вебкам
Наша жизнь — смерть да семья, наша жизнь — алкоголь да панель.

[Verse 2]
Я принимаю новое страданье, самые последние слова — это молчанье
Имитация любви достигла лимит, благо успел взять с собой щит.
Запах мета от невинных рук, страх и ненависть, на губах мундштук
Осень напомнит тебе о любви, но меня уже нет, нет в зоне сети.
Ты мое перо, а я твой писатель — ты моя песня, а я твой создатель
Ты моя зависимость, я твоя купюра — ненавижу тебя, любимая дура.
Ждать тебя глупо и наивно, эти строки зачитаю депрессивно.
Ты мое перо, а я твой писатель — ты моя песня, а я твой создатель
Ты моя зависимость, я твоя купюра — ненавижу тебя, любимая дура.

[Chorus]
Наша жизнь — поцелуй да любовь, наша жизнь — наркота да Вебкам
Наша жизнь — смерть да семья, наша жизнь — алкоголь да панель.

[Chorus]
Аморфный туман захватил мое тело, мексиканская склянка мной овладела
Глазами не вижу, где уже правда, да выкупаю стиль авангарда.
Костлявая старуха заплетает мои косы, отберем твою жизнь без всяких вопросов
Слышу до жути знакомые звуки, родное одиночество тянет за руки
Золотая диадема летит с этой суки, их голоса для меня это муки.
Лечу по осколкам своего сознания, эта бикса признала меня невменяемым.

[Verse 1]
В крематории чувства мои, от этой паранойи меня сохрани
От этих людей мне хватило ущерба, теперь эти двери охраняет злой цербер.
Изумрудная шмаль, строго убойная, стал спокоен как пульс покойника
Морозильная камера — моя комната, отныне моя душа только подпольная.

[Bridge]
Запомни одно: ты мне не друг, ты мне не враг, ты мне никто
Запомни одно: ты мне не друг, ты мне не враг, ты мне никто.

[Verse 2]
Старое дерево меня обнимает, в закоулки моего разума оно заползает
Тихо скрепят ее ветви в виниле, прикурил тот блант на старой могиле.
Пару пропущенных от моего драгдилы, ночная нимфа мне бланты крутила
Голос тащит в яму смертей, обитаю в замке словно кощей.

[Verse 1]
Прячу граммы в перстни, это мой помощник от депрессий
Целый год на стрессе, сделал 50 на твоей принцессе.
Прячу транки в саквояж, мои парни как форсаж
Выношу тупых мамаш и это не мираж.
Uniqlo на теле, тапки в мясо, убивает дурь в отеле
Наши грилзы заблестели, расстреляли те картели
Рядом девочки модели. (мм, девочки модели, вы мне надоели)
Пролетаю 10 досок и я не о бывших,
Хочешь к нам в команду, выкинь эти мысли.
Я не твой деди, закрой рот дерти леди, на твоем лице мой пепел(ха)
Джинсы низко как из гетто, делаем хилфлип через карету.(ха)

[Hook]
Делаю кикфлип, она делает ретвит
Делаю трейфлип, ее парень на меня залип

[Verse 2]
Кровью залиты все грани, но на покой еще рано, я это знаю
Днем за днем погибаю, кровавые алмазы меня возрождают.
Тони Хоук профайл нам снимает, чекай скилл, смотри как сияет
Старый век нас отрицает, фараоны вечно что-то болтают.
Выкинь свой трешер, ты и скейт — разные вещи
Выкинь свой трешер, ты и скейт — разные вещи.

Источник

Скелеты в шкафу

СКЕЛЕТЫ В ШКАФУ

I
Когда я отрываю шкаф, то даже не глядя на них, словно не замечая, в ледяном спокойствии говорю им «Доброе утро».
Они висят там, среди отглаженных пиджаков и рубашек, отутюженных брюк со стрелками и ярких галстуков, совершенно безликие бледные создания с косточками ножек и ручек на шарнирах и ничего не выражающими пустыми глазницами на лысых черепушках.
В ответ они недовольно стучат своими костяшками, задевая одежные вешалки. Пародии на живых человечков, мизерные и ничтожные, как прикуп в «Тысяче» с двумя валетами и девяткой у тебя на руках (когда игра продолжается, но ты уже понимаешь, что проиграл), и я не скрываю своей ухмылки. Они хотят меня разозлить, вонзить в меня боль, повергнуть меня в безысходность депресняка, заставить пропустить рюмочку-другую и третью и, засунув в рот спасительную сигарку, плюнуть на эту никчемную работу под руководством туповатой и амбициозной бабенки с поджатыми губешками, переживающей за счет других похотливый зуд своего одиночества…
Этого они тоже хотят: чтобы моя ирония сменилась гримасой сарказма. Они питаются моими болью и злобой. Мои скелеты в шкафу.
Насытившись, они становятся огромными орками из «Властелина колец», которые душат и терзают мое тело, растирают его в порошок, и я начинаю ощущать себя мокрым местом на коврике возле кровати.
Я выскребаюсь в промозглую осень, а может это осень выползает из меня, и день становится хмурым и дождливым. Тащусь на свою треклятую службу, пытаясь смахнуть с глаз пелену, из которой отчетливо проступает неестественно вывернутое тельце Павлика на дороге, отброшенное на обочину от роковой выбоины на грязном раскуроченном асфальте. Сером, шершавом, потрескавшемся асфальте, которым вымощена дорога в ад.
Я протягиваю руку, подчиняясь взгляду замотанной в бинты и неподвижной Лины, маленькой мумии на безжизненном белом полотне огромной медицинской кровати в реанимации, еще не отыскавшей свою пирамидку. «Убери эту гидравлику», — просят ее глаза, последнее, что еще живет в почти не существующем теле. «Уже поздно, сделай это», — говорят они. Я протягиваю руку и поворачиваю тумблер. Глаза останавливаются. Глаза Лины, оставшиеся без взгляда.
Я ползу на работу. Я не один. Они плетутся рядом со мной. Выбравшиеся из шкафа мои «скелеты в шкафу».

II
Я забираюсь в набитую маршрутку, и протягиваю пятисотку мордатому с жирным, морщинистым куском сала на затылке водителю (пережил «смутное время» и теперь крутит баранку).
— Возьмите, пожалуйста, за одного.
— На такси с такими бабками надо ездить, братан, — кидает антигерой девяностых, спутавший себя с шофером, — слышь, без базара, платим без сдачи, или ехай сам, не задерживай пипл.
«Сволочь», — ошарашено думаю я, не зная, что ответить. Хамство всегда вероломно и неожиданно.
— Наклонись вперед, — шепотом подначивают меня мои костлявые попутчики, — и врежь ему с правой костяшками пальцев, зажатых в кулак, вот сюда по этой синей прожилке на виске, резко, без размаха, пока не тронулся. Ну, давай! Ты же сильный. Ты можешь. Вспомни как мочил «чехов» в рукопашной под Урус-Мартаном. Бей! Чтобы его лысая башка откинулась влево, а из уголка его мерзких губ протекла красная слюнка. И все. Одной мразью на этом вашем шарике станет меньше.
Я вдруг осознаю, что на нашем общем со скелетами шарике, у каждого ведь есть свои «скелеты в шкафу» и начинаю медленно склоняться к сидению извозчика…
— Игорь Павлович, я заплачу, — доносится почти детский голос Танюшки, нашей новой секретарши, моей попутчицы, — у меня есть, — и я чувствую, как разжимаются кулаки.
Мы идем с Танюшкой рядом.
— Потом отдадите, — кивает она мне головой и улыбается в ответ на мой вопросительный взгляд, — когда появятся. Танюшке лет тридцать, и она не замужем. Она, судя по всему, вообще одинокая.
— Недотрога и «синий чулок» в скором будущем, — вторят моим мыслям костлявые подонки у меня за спиной.
— Танюша, а у тебя есть «скелеты в шкафу»?
Вопрос, скорее, риторический. Конечно, есть. Как и у каждого.
— У меня есть мама и кошка. Мама меня поздно родила и не всегда понимает, а кошка понимает все, только сказать не может. А скелеты, скелеты. — задумывается Танюшка и краснеет.
— Еще бы, — выстукивают косточками мои неизменные спутники, — конечно, есть! Еще какие! Маленькие скелетики между ножек! Извращенка, наверное, дает полакать своей кошечке молочка с блюдца, а потом кладет ее под одеяло мордочкой к скелетикам и начинает поглаживать свою киску, пока мама не видит. Кошечка урчит и вибрирует, а потаскуха постанывает от удовольствия. Всем хорошо: и ей, и кошечке, и сладострастным скелетикам, которым никто не нарушает покой. Другое дело — с тобой. Споришь, посмеиваешься над нами? Рожи корчишь. Но, знаешь, это все до поры до времени. Пока у тебя с головой вроде все еще в порядке. Ключевое слово здесь — «пока». А потом ты уже наш. Весь!
— А не пошли бы вы?
— Вот-вот, — хихикают скелетики, — скажи еще, что не ты тогда был за рулем, целый и без единой царапины, когда вылетел твой Павлик, а Лину пришлось вырезать из покореженной машины.
Я провожаю Татьяну до двери в приемную и легонько сжимаю ее руку. Рука у нее маленькая белая и нежная. Но Лину с Павликом уже не вернуть. После обеда осенью темнеет рано. Ночью я почти не сплю. Вспоминаю глаза Лины без взгляда и Павлика, который не может вздохнуть. Стоит только вздремнуть, как они вылезают из шкафа, мои скелеты из-за платьев.

III
Мама научила меня слышать музыку. Мамы больше нет, и Лины тоже никогда уже не будет.
Лина всегда знала, что я должен сделать, и если попросила выключить ее, значит, была уверена, что шансов нет. Вообще-то, врачи этого тоже не скрывали. А жить в состоянии смерти? Нужно было знать Лину. Лина была сильной. Другой она не могла бы стать.
Павлик еще жив, но за него дышат и гоняют кровь искусственные легкие и сердце, его мозг спит и уже никогда не проснется. Кома. Врачи говорят, что ни одного шанса. Значит, смерть. Что отделяет мозг Павлика от смерти? Стерегущие его жизнь робокопы?
Тогда-то и появились эти тщедушные, но безжалостные создания. Мои «скелеты в шкафу».
Но музыка жива. Я слушаю Альбинони и Генделя, «Лунную» и «К Элизе» Бетховена, но никогда и ничего из того, что написал сам. Это больно. Они любят «рок-н-рол» под мою боль. Но когда со мной музыка, уходит все остальное и все остальные тоже.
Я пытался ускользнуть от них, уходил в горы, пил наедине с собой, прошел курс коллективного психоанализа (там настоящие психи, они не знают своих скелетов в отличие от меня).
Только музыка. Ее океан. Волны гармонии звуков приносят короткое успокоение. Мама научила плавать меня в этих волнах.
Я снимаю наушники, и тону в вязком липком сне своего бытия.
Когда-то я неплохо плавал. Поплаваем вместе. Промоем ваши уродливые косточки соленой морской водой. Попляшите? Скелетики озадачено молчат. Раздумывают. И хорошо. Можно ненадолго уснуть. Мама научила меня слышать музыку. С Линой я понял, что такое любовь. Павлик принес нам счастье. Теперь всего этого уже нет. Кроме музыки. Но она закончилась. Остались «скелеты в шкафу».

IV
Я выхожу на берег залива. Плыву брасом, минуя первую линию буйков для купающихся. Я не тороплюсь. Я испытываю их терпение. Они, как всегда, рядом. Где-то за спиной. Цепляются за бедра, ноги, но молчат. Мне не тяжело, они не весомы. Но я знаю, что они рядом. Думают, чем меня удивить. Я перехожу на кроль и быстро оставляю за собой буйки второй линии для пассажирских и грузовых судов.
— Вот так скорость, — нехотя перебирая костлявыми ножками, — поскрипывают скелетики, — как в былые времена, наверно, когда нас еще не было рядышком? Посмотрите, наш красавчик пошел баттерфляем!
Неожиданно для них я ныряю. Я не знаю, сколько до дна? Метров, секунд? Если донырну, то попробую оставить их там, запутать в зарослях водорослей или захоронить в ржавом склепе затонувшей баржи. Пока не знаю.
Купальный сезон закрыли холодные осенние ветра, но я не чувствую холода. Раньше, когда мне не хватало воздуха, я всплывал. Сейчас я ухожу на дно. Грудь распирает от остатков углерода, за выдохом последует вдох… морской воды из залива. И я погружаюсь все ниже и ниже. Легкие выталкивают углерод, медленно и неотвратимо освобождая место для нового кислородного глотка, но его уже не будет. Только вода. Но человек не рыба. Я заставляю одеревеневшие мышцы рук и ног проталкивать через себя массу воды, уходящей вверх. Я больше не дышу. Я не вижу дна. Но я все еще уплываю в глубины залива, увлекая их за собой, моих «скелетов в шкафу».

V
Я плыву в темноте. Они рядом. Но я не чувствую их испуга. Тьма сгущается. Я не чувствую тела. Оно не чувствует разума. Чувства закончились. Но тело, даже умирая, продолжает подчиняться моей последней команде: «Вниз!»…
…Я не знаю, где я? Кто я? Я больше не я. Где верх? Где низ? Я лечу куда-то в густой темноте. В ней еще есть и черные колодцы абсолютного мрака, и маленькая светящая точка вдалеке, которая растет.
Передо мной огромный мир света. Что там? Не разобрать. Картинки Моуди про вернувшихся из небытия. Они оставили меня позади, фигурки моих «скелетов в шкафу» белеющих голыми косточками и лысыми отшлифованными черепушками, летящие «впереди паровозного дыма». «Жизнь после смерти» Моуди, Босха и Дали под фугу Баха.
Они оборачиваются, я слышу их противные скрипучие голоса:
— До скорой встречи! Мы будем ждать тебя за каждым кустиком или деревцем в этом новом сияющем мире с крылатыми созданиями. Если надо, мы даже притаимся в перышках их крыльев, и когда тебя понесут на ЕГО суд, мы снова воссоединимся с тобой. Сюрпрайз!
Они непобедимы! От них не избавишься! При жизни ли. После нее. Я или уже не я, но не хочу в этот мир чистого света с ними моими мерзкими скелетиками. Лучше уж в пасть абсолютного мрака этих черных колодцев-шахт. Только без них! Моих «скелетов в шкафу».
VI
«Не время», — я чувствую мысли тех, кто был мне близок. Я вижу их лики на фоне залитого светом мира. Он застыл в отдалении и больше не приближается, или не приближает меня. Это мои дед, бабушка, отец и мама, те, кого я любил и которые любили меня, рано ушедшие женщины, друзья, мои сослуживцы по кавказской войне. Их немного. И Лина тоже с ними, и в то же время, почти рядом со мной. Я вижу ее красивые слегка раскрытые губы для поцелуя. Но они лишь шепчут: «ОН не может принять тебя так рано. Пройдет целая вечность, пока мы снова окажемся рядом. Возвращайся».
Крик взрывает мое отделившееся от тела сознание, разнося его на мелкие частички: «Папа, не уходи!».
Частички снова собираются в целое, и сознание возвращается в уже почти неживое тело, падающее теперь уже назад.
Мои костлявые создания натыкаются на непреодолимую для них стену света. Они разочарованы. Они устремляются за мной, неистово суча своими ножками. Они все еще надеются остаться со мной.
Но ближайшая к ним шахта не пускает, начиная засасывать. Они еще пытаются вырваться, помогая себе отчаянно жестикулирующими костяшками ручек, чем напоминают нелепых и неуклюжих клоунов-зрителей из подсадки в репризе на цирковой арене. Поздно. Они уже на «рубеже событий», больше не существующих для них, хотя и связанных со мной. Они миновали точку невозврата, и я вижу черный язык хамелеона-шахты, стремительно вырывающийся из колодца и слизывающий моих скелетиков в глубину своего бесконечного изголодавшегося желудка.
Я делаю вдох. В меня врывается Ниагарой целый океан воды, растворяющей меня без остатка. Я читаю последний проблеск моего меркнущего сознания: «Жизнь заканчивается там, откуда пришла».
Где они закончат свое существование? Мне их даже немного жаль, моих «скелетов в шкафу».

VII
— Савельич, я тебе точно говорю, что видел.
— Салага!
— Вон там за буем. Красиво так шел дельфином. А потом исчез? Нырнул наверно.
— Шо ты мне буровишь, Федя? Ужо, сколько минуло. Ежели и был, то сто пудов тебе даю, ужо не вынырнет. Ты куда гонишь барку, стервец? К берегу, к берегу давай! Ну, я с тя спрошу, кода на берягу…
— Савельич, сюда свети, слышь, прожектор давай? Да не сюда! Левее! Потом будешь голову мою крутить. Вон он! Метров десять в глубину. Видишь, мешком завис? Во, снова начал погружаться. Держи крюк, подхватишь. Может, еще вытащу. Все, пошел.
— Вототь, шпана! Обколатая, обкуренная, без мозгов. Ни те прошлого, ни те будущего! А тонущего увидел, и сразу, не раздумывая, за борт…
Я — скопище молекул H2О c примесью соли, изрыгаемых из грудной клетки, желудка, каждой клеточки погибшего тела. В мои губы вонзились чьи-то жесткие волоски. Да это же усы! Смерчем врывается в мой рот воздух из-под усов, прочищая трахею и бронхи, расширяя легкие, вызывая приступ неистового и спасительного кашля.
— Живой. А ты Федька хорошим рыбаком станешь, не зря тя пороли пацаном. Гляди-ка — лыбится. Ему теперь чаво? Из него который обрез вылился. Живой же. Федь, а правда, что у япошек, еже ли ты кого спас, то теперь всю свою жизнь за него в ответе?
— У них свои тараканы, свои «скелеты в шкафу».

VIII
Меня легонько покачивает. Я иду к Танюшкиному дому, отдать долг за проезд (рыбаки, сунули на дорогу). Я иду к Танюшке без своих «скелетов в шкафу», и, может быть, она познакомит меня со своей строгой мамой и подружкой кошечкой…
— И, может быть, ты нарушишь, наконец-то, покой ее скелетов-гномиков, пока мамы нет дома?
Я гоню от себя эти дрянные мысли моих похотливых скелетиков, заключенных во мраке потустороннего мира шахт. Это все, что от них осталось.
Мои мысли взрывает звонок. Это врач.
— Вы знаете, Ваш Павлик сегодня ночью…
Знаю, другого я и не ожидал. Я же всегда помнил о нем, а сейчас почему-то забыл. Смирился что ли? Значит и Павлик тоже…
— Алло, алло! Очнулся! Закричал что-то про вас и пришел в себя. Хотя этого и не должно было случиться. Но иногда бывает. Началось восстановление. Мы надеемся, что будет ходить и даже бегать. Плачет, боится остаться без папы.
Я разворачиваюсь, ускоряя шаг, машинально перебирая рукой два десюрика за проезд… Танюшка подождет… Я возвращаюсь к сыну.

Источник