Детство (6 стр.)
Около оголившихся корней того дуба, под которым я сидел, по серой, сухой земле, между сухими дубовыми листьями, желудьми, пересохшими, обомшалыми хворостинками, желто-зеленым мхом и изредка пробивавшимися тонкими зелеными травками кишмя кишели муравьи. Они один за другим торопились по пробитым ими торным дорожкам: некоторые с тяжестями, другие порожняком. Я взял в руки хворостину и загородил ею дорогу. Надо было видеть, как одни, презирая опасность, подлезали под нее, другие перелезали через; а некоторые, особенно те, которые были с тяжестями, совершенно терялись и не знали, что делать: останавливались, искали обхода, или ворочались назад, или по хворостинке добирались до моей руки и, кажется, намеревались забраться под рукав моей курточки. От этих интересных наблюдений я был отвлечен бабочкой с желтыми крылышками, которая чрезвычайно заманчиво вилась передо мною. Как только я обратил на нее внимание, она отлетела от меня шага на два, повилась над почти увядшим белым цветком дикого клевера и села на него. Не знаю, солнышко ли ее пригрело, или она брала сок из этой травки, — только видно было, что ей очень хорошо. Она изредка взмахивала крылышками и прижималась к цветку, наконец совсем замерла. Я положил голову на обе руки и с удовольствием смотрел на нее.
Вдруг Жиран завыл и рванулся с такой силой, что я чуть было не упал. Я оглянулся. На опушке леса, приложив одно ухо и приподняв другое, перепрыгивал заяц. Кровь ударила мне в голову, и я все забыл в эту минуту: закричал что-то неистовым голосом, пустил собаку и бросился бежать. Но не успел я этого сделать, как уже стал раскаиваться: заяц присел, сделал прыжок, и больше я его не видал.
Но каков был мой стыд, когда вслед за гончими, которые в голос вывели на опушку, из-за кустов показался Турка! Он видел мою ошибку (которая состояла в том, что я не выдержал) и, презрительно взглянув на меня, сказал только: «Эх, барин!» Но надо знать, как это было сказано! Мне было бы легче, ежели бы он меня, как зайца, повесил на седло.
Долго стоял я в сильном отчаянии на том же месте, не звал собаки и только твердил, ударяя себя по ляжкам.
— Боже мой, что я наделал!
Я слышал, как гончие погнали дальше, как застукали на другой стороне острова, отбили зайца и как Турка в свой огромный рог вызывал собак, — но все не трогался с места.
Глава VIII. ИГРЫ
Охота кончилась. В тени молодых березок был разостлан ковер, и на ковре кружком сидело все общество. Буфетчик Гаврило, примяв около себя зеленую сочную траву, перетирал тарелки и доставал из коробочки завернутые в листья сливы и персики. Сквозь зеленые ветви молодых берез просвечивало солнце и бросало на узоры ковра, на мои ноги и даже на плешивую вспотевшую голову Гаврилы круглые колебающиеся просветы. Легкий ветерок, пробегая по листве деревьев, по моим волосам и вспотевшему лицу, чрезвычайно освежал меня.
Когда нас оделили мороженым и фруктами, делать на ковре было нечего, и мы, несмотря на косые палящие лучи солнца, встали и отправились играть.
— Ну, во что? — сказала Любочка, щурясь от солнца и припрыгивая по траве. — Давайте в Робинзона.
— Нет. скучно, — сказал Володя, лениво повалившись на траву и пережевывая листья, — вечно Робинзон! Ежели непременно хотите, так давайте лучше беседочку строить.
Володя заметно важничал: должно быть, он гордился тем, что приехал на охотничьей лошади, и притворялся, что очень устал. Может быть, и то, что у него уже было слишком много здравого смысла и слишком мало силы воображения, чтобы вполне наслаждаться игрою в Робинзона. Игра эта состояла в представлении сцен из «Robinson Suisse»[20], которого мы читали незадолго пред этим.
— Ну, пожалуйста. отчего ты не хочешь сделать нам этого удовольствия? — приставали к нему девочки. — Ты будешь Charles, или Ernest, или отец — как хочешь? — говорила Катенька, стараясь за рукав курточки приподнять его с земли.
— Право, не хочется — скучно! — сказал Володя потягиваясь и вместе с тем самодовольно улыбаясь.
— Так лучше бы дома сидеть, коли никто не хочет играть, — сквозь слезы выговорила Любочка. Она была страшная плакса.
— Ну, пойдемте; только не плачь, пожалуйста, терпеть не могу!
Снисхождение Володи доставило нам очень мало удовольствия; напротив, его ленивый и скучный вид разрушал все очарование игры. Когда мы сели на землю и, воображая, что плывем на рыбную ловлю, изо всех сил начали грести, Володя сидел сложа руки и в позе, не имеющей ничего схожего с позой рыболова. Я заметил ему это; но он отвечал, что оттого, что мы будем больше или меньше махать руками, мы ничего не выиграем и не проиграем и все же далеко не уедем. Я невольно согласился с ним. Когда, воображая, что я иду на охоту, с палкой на плече, я отправился в лес, Володя лег на спину, закинул руки под голову и сказал мне, что будто бы и он ходил. Такие поступки и слова, охлаждая нас к игре, были крайне неприятны, тем более что нельзя было в душе не согласиться, что Володя поступает благоразумно.
Я сам знаю, что из палки не только что убить птицу, да и выстрелить никак нельзя. Это игра. Коли так рассуждать, то и на стульях ездить нельзя; а Володя, я думаю, сам помнит, как в долгие зимние вечера мы накрывали кресло платками, делали из него коляску, один садился кучером, другой лакеем, девочки в середину, три стула были тройка лошадей, — и мы отправлялись в дорогу. И какие разные приключения случались в этой дороге! и как весело и скоро проходили зимние вечера. Ежели судить по-настоящему, то игры никакой не будет. А игры не будет, что ж тогда остается.
Глава IX. ЧТО-ТО ВРОДЕ ПЕРВОЙ ЛЮБВИ
Представляя, что она рвет с дерева какие-то американские фрукты, Любочка сорвала на одном листке огромной величины червяка, с ужасом бросила его на землю, подняла руки кверху и отскочила, как будто боясь, чтобы из него не брызнуло чего-нибудь. Игра прекратилась; мы все, головами вместе, припали к земле — смотреть эту редкость.
Я смотрел через плечо Катеньки, которая старалась поднять червяка на листочке, подставляя ему его на дороге.
Я заметил, что многие девочки имеют привычку подергивать плечами, стараясь этим движением привести спустившееся платье с открытой шеей на настоящее место. Еще помню, что Мими всегда сердилась за это движение и говорила: C’est un geste de femm de chambre[21]. Нагнувшись над червяком, Катенька сделала это самое движение, и в то же время ветер поднял косыночку с ее беленькой шейки. Плечико во время этого движения было на два пальца от моих губ. Я смотрел уже не на червяка, смотрел-смотрел и изо всех сил поцеловал плечо Катеньки. Она не обернулась, но я заметил, что шейка ее и уши покраснели. Володя, не поднимая головы, презрительно сказал:
— Что за нежности?
У меня же были слезы на глазах.
Я не спускал глаз с Катеньки. Я давно уже привык к ее свеженькому белокуренькому личику и всегда любил его; но теперь я внимательнее стал всматриваться в него и полюбил еще больше. Когда мы подошли к большим, папа, к великой нашей радости, объявил, что, по просьбе матушки, поездка отложена до завтрашнего утра.
Мы поехали назад вместе с линейкой. Володя и я, желая превзойти один другого искусством ездить верхом и молодечеством, гарцевали около нее. Тень моя была длиннее, чем прежде, и, судя по ней, я предполагал, что имею вид довольно красивого всадника; но чувство самодовольства, которое я испытывал, было скоро разрушено следующим обстоятельством Желая окончательно прельстить всех сидевших в линейке, я отстал немного, потом, с помощью хлыста и ног, разогнал свою лошадку, принял непринужденно-грациозное положение и хотел вихрем пронестись мимо их, с той стороны, с которой сидела Катенька. Я не знал только, что лучше: молча ли проскакать или крикнуть? Но несносная лошадка, поравнявшись с упряжными, несмотря на все мои усилия, остановилась так неожиданно, что я перескочил с седла на шею и чуть-чуть не полетел.
Глава X. ТO ЗА ЧЕЛОВЕК БЫЛ МОЙ ОТЕЦ?
Он был человек прошлого века и имел общий молодежи того века неуловимый характер рыцарства, предприимчивости, самоуверенности, любезности и разгула. На людей нынешнего века он смотрел презрительно, и взгляд этот происходил столько же от врожденной гордости, сколько от тайной досады за то, что в наш век он не мог иметь ни того влияния, ни тех успехов, которые имел в свой. Две главные страсти его в жизни были карты и женщины; он выиграл в продолжение своей жизни несколько миллионов и имел связи с бесчисленным числом женщин всех сословий.
Большой статный рост, странная, маленькими шажками, походка, привычка подергивать плечом, маленькие, всегда улыбающиеся глазки, большой орлиный нос, неправильные губы, которые как-то неловко, но приятно складывались, недостаток в произношении — пришепетывание, и большая, во всю голову, лысина: вот наружность моего отца, с тех пор как я его запомню, — наружность, с которою он умел не только прослыть и быть человеком à bonnes fortunes[22], но нравиться всем без исключения — людям всех сословий и состояний, в особенности же тем, которым хотел нравиться.
Источник
ДИКТАНТЫ — ПРИЛОЖЕНИЯ
Торопитесь на праздник
На этот праздник не нужен билет. Кладите краюху хлеба в мешок, проголосуйте попутному грузовику, или садитесь в автобус, или велосипед седлайте, а лучше — пешком. Пораньше из дома, лучше с самой зарей. Тогда весь праздник — ваш. Вы увидите, как стягивает солнце туманное одеяло с реки, увидите росу на красных осиновых листьях, увидите, как добывает свой “хлеб” трудолюбивый дятел.
Не заявляйте о себе криками, приберегите песни. Слушайте тишину, и тогда осень лесная покажет вам все богатство. Нагулявший тело барсук проковыляет через вашу тропинку. Лося встретите.
Грибов немного, но тем дороже находка в пропахшем осенью дубняке. А под елями прячутся холодные, с затянутыми шляпками грузди.
Паутина на облетевших березовых ветках. У горящего клена греют лапы монашки-елочки. Глубокая колея от телеги засыпана золотом. Под кустом на желтом матраце — побелевший раньше времени заяц. Прижатые уши, бусинки глаз — боится, знает, что выдает его белая шуба. Счастье зайца, что вы не охотник. Вы свистнули, и заяц не усидел — шорох листьев, крик озадаченной сойки.
Под вечер вы присядете на старом пеньке. Слаще меда покажется хлеб с горсткой собранной под ногами брусники. А когда отряхнете с коленей крошки и нагнетесь к ручью напиться, в лесном зеркальце вы увидите лицо чрезвычайно знакомого вам помолодевшего человека. Он улыбнется: хороша жизнь.
После лесного праздника хорошо будет работать, и долго будут сниться хорошие сны.
(214 слов) (В. Песков)
Нужно долго наблюдать, чтобы понять муравьиное дело. Много раз я наблюдал в лесах, что муравьи постоянно бегают по дереву, к которому прислонен муравейник. Только я не обращал на это внимания; велика ли штука муравей, чтобы разбираться настойчиво, куда и зачем он бежит или лезет по дереву.
Но теперь оказалось, что не отдельным муравьям зачем-то, а всем муравьям необходима была эта свободная дорога вверх по стволу из нижнего этажа дерева, быть может, на самые высокие. Смолистое кольцо было препятствием, и это поставило на ноги весь муравейник.
В сегодняшний день в муравейнике была объявлен всеобщая мобилизация. Весь муравейник вылез наверх, и все государство, в полном составе, тяжелым шевелящимся пластом собралось вокруг смолистого кольца.
Впереди беспрестанно шли муравьи-разведчики. Они пытались пробиться наверх и по одному застревали и погибали в смоле. Следующий разведчик пользовался трупом своего товарища, чтобы подвинуться вперед. В свою очередь, он делался мостом для следующего разведчика.
Наступление шло широким, развернутым строем и до того быстро, что на наших глазах белое кольцо темнело и покрывалось черным; это передние муравьи самоотверженно бросались в смолу и своими телами устилали путь для других.
Так в какие-нибудь полчаса муравьи зачернили смолистое кольцо и по этому бетону побежали свободно наверх. Одна полоса муравьев бежала вверх, другая вниз, туда и сюда. И закипела работа по этому живому мосту, как по коре.
(214 слов) (По М. Пришвину)
По следам войны
Война была далеко, но ее недавние свежие следы стали попадаться очень скоро. Машины шли дорогой декабрьского наступления наших войск. Сквозь заднее стекло еще можно было различить дымы заводских труб над крышами московских окраин, а уже справа и слева от шоссе торчали стволы немецких орудий, черные, обгорелые, красневшие первой ржавчиной бронетранспортеры, самоходы. На многих из них виднелись белые с черной окантовкой кресты.
С острым и странным чувством глядел Павлик на эти обезвреженные механизмы уничтожения, на эту воплощенную в металле злобную и страшную силу, укрощенную другой силой, и впервые представил себе врага воочию, ощутил его телесно и содрогнулся от ненависти и отвращения.
Их путь шел по следам недавних боев, по разоренной, сожженной, искромсанной земле. Поля изрезаны траншеями, ходами сообщения, изрыты бомбовыми и снарядными воронками, опутаны колючей проволокой; повсюду торчали ржавые металлические занозы — останки машин, сбитых самолетов; обезглавленные и обезрученные деревья, каждая рощица, каждый перелесок — скопище мертвых, обглоданных стволов; на месте домов — голые, закопченные трубы. И все будто вымерло вокруг; хоть бы одна ворона пролетела, хоть бы стайка воробьев вспорхнула с дороги.
(172 слова) (По Ю. Нагибину)
На прогулке с Л. Н. Толстым
В этот мой приезд я сопутствовал два раза Льву Николаевичу в его прогулках верхом.
Проезжали казенным лесом, где было много брошенных заросших и полузаросших ям, — из них когда-то добывали железо и чугун. Потом Лев Николаевич показал мне два провала в огромном дубовом лесу. Еще во времена его юности эти места провалились так глубоко, что самые высокие дубы, стоявшие на них, были видны только вершинками, когда вода тотчас же залила эти провалы. Теперь на середине этих мест образовались острова, и на них вновь растут уже довольно высокие дубы. Мы спускались вниз к ручью. Природа богатейшая. Пожелтевшие колоссальные клены, порыжевшие дубы-великаны, и целая долина леса уходила по склону вдаль. В эту сухую осень золото листвы, с серым серебром мелких ветвей, особенно от осин, блестело кое-где на солнце и создавало чудо. Какой художественный и новый мотив! Точно из металла, все было выковано тонко на голубой эмали осеннего, густого, синего неба.
(152 слова) (По И. Репину)
Михаил Михайлович Пришвин
Иные люди до конца своих дней не утрачивают дара восхищения миром. Никакие бури и трудности человеческого пути не могут повлиять на впечатлительность их нестареющей натуры.
К таким людям принадлежал Михаил Михайлович Пришвин. Как не мог он отложить в сторону перо, так ни на миг не мог перестать радоваться жизни. Ее богатства находил он повсюду, где бы ни побывал и что бы ни увидел. Он был в такой мере внутренне богат, что обычные человеческие слабости — уныние или разочарование — казались ему просто незаконными. Он как бы опровергал слова Шиллера, что “лишь раз цветет чудесный в жизни май”, сделав весну на протяжении своей жизни неизменным спутником.
Пришвин знал тайну слова. Он мог беседовать с листиком или былинкой, и их ответ на его речь всегда казался закономерным и правдиво переданным. В осеннюю пору или весеннюю оттепель, когда первые ручьи буровят снег, не раз вспомнишь слова Пришвина о русской природе и подивишься их точности и проникновенной взволнованности. Взволнованность эта становится все сильнее, чем старее становился Пришвин, и остановленное им время поражало в его творчестве. Последняя строка, написанная им, так же свежа, как и первые строки, когда агроном по образованию, естествоиспытатель по склонностям, поэт по духу и таланту выходил на трудную дорогу писателя.
(200 слов) (В. Лидин)
Слышишь, как жалобно кричит чайка над шумящим, взволнованным морем?
В туманной дали, на западе, теряются его темные воды; в туманную даль, на север, уходит каменистый берег. Холодно и ветрено. Глухой шум зыби, то ослабевая, то усиливаясь, — точно ропот соснового бора, когда по его вершинам идет и разрастается буря, — глубокими и величавыми вздохами разносится вместе с криками чайки. Видишь, как бесприютно вьется она в тусклом осеннем тумане, качаясь по холодному ветру на упругих крыльях? Это к непогоде.
День с самого утра хмурится. Здесь, на этом неприветливом северном море, на его пустынных островах и прибрежьях, круглый год ненастье. Теперь же осень, а север еще печальнее осенью. Море угрюмо вздулось и становится темно-зеленого цвета. Издали необозримая равнина его кажется выше берега, она уходит в туманный простор на запад, а ветер все быстрее гонит с запада волны и далеко разносит крик чайки.
— Кри-э! — жалобно и пронзительно звучит по ветру.
Утром она обеспокоенно и криво летала над самым прибоем. Море непрерывно крутящимися валами окаймляло берег. Здесь оно, налетая с грохотом и шумом, рыло под собою гравий, там, как кипящий снег, рассыпалось с шипением и широко влизывалось на берег, но тотчас же скользило, как стекло, назад, подпирая собою новый крутящийся вал, а вдали расшибалось о камни и высоко взвивалось в воздух. И далеко гудел берег от прибоя. Чайка с криком бросалась между волнами, плавно скользя по воде в их ухабы, выносилась на новой волне до высокого гребня и взлетела вся в брызгах и пене. Ветер вольно носил ее низко над морем.
Но потом она словно устала. Надвигается ненастный вечер, и бессильно качается чайка по ветру, все дальше уходит, белея в тумане, от берега в море.
Вон она уже еле-еле виднеется в сумраке. Быстро опускается темная бурная ночь; все чаще и чаще мелькают в море седые космы пены. Шум прибоя растет, ледяной ветер подымает и бешено срывает волны, разнося по воздуху брызги и резкий запах моря.
— Кри-э! — доносится откуда-то издалека, снизу.
(315 слов) (И. Бунин)
Здравствуй, сосновый бор!
Вскоре вправо, на довольно крутой пригорок повела тропа. Прошли по ней, и через полчаса матерый сосновый лес окружил нас.
И было цветение сосен. Стоило ударить палкой по сосновой ветке, как тотчас густое желтое облако окружило нас. Медленно оседала в безветрии золотая пыльца.
Еще вчера, еще сегодня утром принужденные жить в четырех стенах, отстоящих друг от друга не больше чем на пять метров, мы вдруг захмелели от всего этого: от боровых цветов, от солнца, пахнущего смолой и хвоей, от роскошных владений, вдруг ни за что ни про что доставшихся нам. Меня еще сдерживал рюкзак, а Роза то убегала вперед и кричала оттуда, что попались ландыши, то углублялась в лес и возвращалась напуганная “огромной птицей”, выпорхнувшей из-под самых ног.
Между тем впереди, сквозь деревья, сверкнула вода, и вскоре дорожка привела к большому озеру. Озеро это было, можно сказать, без берегов. Шла, шла густая сочная трава лесной поляны, и вдруг на уровне той же травы началась вода. Как будто лужу налило дождем. Так и думалось, что под водой тоже продолжается трава и что затопило ее недавно и ненадолго. Но сквозь желтоватую воду проглядывало плотное песчаное дно, которое уходило все глубже и глубже, и, чем больше уходило оно в глубину, чернее и чернее становилась озерная вода.
(205 слов) (В. Солоухин)
. И какой же русский не любит быстрой езды? Его ли душе, стремящейся закружиться, загуляться, сказать иногда: “черт побери все!” — его ли душе не любить ее? Ее ли не любить, когда в ней слышится что-то восторженно-чудное? Кажись, неведомая сила подхватила тебя на крыло к себе, и сам летишь, и все летит: летят версты, летят навстречу купцы на облучках своих кибиток, летит с обеих сторон лес с темными строями елей и сосен, с топорным стуком и вороньим криком, летит вся дорога невесть куда в пропадающую даль.
Эх, тройка, птица-тройка! Кто тебя выдумал? Знать, у бойкого народа ты могла только родиться, в той земле, что не любит шутить, а ровнем-гладнем разметнулась на полсвета, да и ступай считать версты, пока не зарябит тебе в очи.
Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься? Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, все отстает и остается позади. Остановился пораженный божьим чудом созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба? что значит это наводящее ужас движение? и что за неведомая сила заключена в сих неведомых светом конях? Эх, кони, кони, что за кони! Вихри ли сидят в ваших гривах? Чуткое ли ухо горит во всякой вашей жилке? Заслышали с вышины знакомую песню, дружно и разом напрягли медные груди и, почти не тронув копытами земли, превратились в одни вытянутые линии, летящие по воздуху.
Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земле, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства.
(260 слов) (Н. Гоголь)
“Необходимо отлично знать родной язык, особенно такой разнообразный, богатый, прекрасный, как русский, — говорит мама. — Кто плохо знает свой язык, тот не оценит красоты родной речи, не задумается над книгой, не заслушается песни, не запомнит стихов. Как хороши русские стихи! Вот, например. ” — и мама начинает читать своим звучным голосом: “В песчаных степях Аравийской земли три гордые пальмы высоко росли. ”
“Так начинается стихотворение Лермонтова “Три пальмы”, — говорит мама. — Нравится тебе?”
Нравится ли. Мне. Три пальмы? Я прошу маму прочесть это стихотворение целиком. И пока я слушаю, наша столовая исчезает. Я — в песчаных степях. Я вижу три пальмы над родником. Качаются роскошные листья, журчит вода. “Мама, мамочка, как это хорошо! — восклицаю я. — Ты так прочла, что все это стало как живое!” — “Нет, — отвечает мама, — это Лермонтов так написал. Это его талант, его поэтический дар. А я только постаралась правильно прочитать это чудесное стихотворение”.
(140 слов) (В. Инбер)
Книга — это духовное завещание одного поколения другому; совет умирающего старца юноше, начинающему жить; приказ, передаваемый часовым, отправляющимся на отдых, часовому, вступающему на его место.
Вся жизнь человечества последовательно оседала в книге; племена, люди, государства исчезали, а книга оставалась. Она росла вместе с человечеством, в нее кристаллизовались все учения, потрясающие умы, в ней записана та огромная исповедь бурной жизни человечества, которая называется всемирной историей.
Но в книге не одно прошедшее: она оставляет документ, по которому мы вводимся во владение настоящим, во владение всей суммы истин и усилий, найденных страданием, облитых иногда кровавым потом. Она — программа будущего.
Итак, мы будем уважать книгу. Это — мысль человека, получившего относительную самобытность, это — след, который он оставил.
Часто осенью я пристально следил за опадающими листьями, чтобы поймать ту незаметную долю секунды, когда лист отделяется от ветки и начинает падать на землю, но мне это долго не удавалось. Я читал в старых книгах о том, как шуршат падающие листья, но я никогда не слышал этого звука. Если листья и шуршали, то только на земле, под ногами человека. Шорох листьев в воздухе казался мне таким же неправдоподобным, как рассказы о том, что весной слышно, как прорастает трава.
Я был, конечно, неправ. Нужно было время, чтобы слух, отупевший от скрежета городских улиц, мог отдохнуть и уловить очень чистые и точные звуки осенней земли.
Бывают осенние ночи, оглохшие и немые, когда безветрие стоит над черным лесистым краем, и только колотушка сторожа доносится с деревенской околицы.
Была такая ночь. Фонарь освещал колодец, старый клен под забором и растрепанный ветром куст настурции на пожелтевшей клумбе.
Я посмотрел на клен и увидел, как осторожно и медленно отделился от ветки красный лист, вздрогнул, на одно мгновение остановился в воздухе и косо начал падать к моим ногам, чуть шелестя и качаясь. Впервые я услыхал шелест падающего листа — неясный звук, похожий на детский шепот.
(189 слов) (По К. Паустовскому)
В каждой крестьянской работе должен быть свой талант. Но нигде он так ярко не проявляется, как на косьбе, потому что здесь все становятся в ряд, друг за дружкой, и сразу видно, кто на что способен. Каждая деревня знает своих лучших косцов, и сами они знают, что они лучшие косцы, и втайне гордятся этим.
У каждого из нас, ребятишек, несущих завтрак, работает на лугу отец ли, старший ли брат, и каждый из них хочет, чтобы именно у его отца был самый чистый, самый широкий прокос, чтобы именно он, а не кто-нибудь другой шел впереди и вел всю растянувшуюся цепочку.
Косцы радовались, увидев нас, спускающихся с холма. Впрочем, никто из них не бросал прокоса на середине, но, дойдя до конца, пучком мокрой травы вытирал косу, а если прокос привел к реке, то окунал косу в сонную воду. Омоется с косы прилипшая к ней травяная мелочь, и, когда вскинет косец ее на плечо, будут стекать с острого носка речные капли.
Подложив под себя свежекошеной травы, косцы рассядутся завтракать, но не очень кучно, не очень близко друг к другу: с одной стороны, чтобы далеко не идти, а с другой стороны, боязно: вдруг у соседа блины окажутся белее наших! Однако такая рассредоточенность косцов не мешает перекидываться шутками.
Непременно (так уж заведено) каждый косец оставит и блинов, и яичко, и молочка в полулитровой бутылке. Отойдя шагов двести-триста, мы рассаживаемся в кружок, и у нас начинается свой завтрак.
(232 слова) (В. Солоухин)
Еще видел я однажды черную молнию. Это было в окрестностях села Курши Касимовского уезда.
После нестерпимо знойного и душного дня, после совсем неудачной охоты вечерняя гроза застала меня на большом болоте. Это была одна из тех, длящихся беспрерывно, от заката до восхода, гроз, которые бывают в так называемые “воробьиные ночи”. Рассказывают, что после таких ночей находят на полях и на дорогах множество убитых или ошеломленных воробьев. Верно ли это — я не знаю: никогда не пришлось проверить.
Больше часа я шел до дома. Была уже ночь, но дорогу я легко находил, потому что, ни на секунду не переставая и сливаясь, одна за другой полыхали во все южное небо, точно дышали, точно сжимались и расширялись, дальние голубые молнии. И так же непрерывно рокотал где-то под землею сдержанно глухою угрозою далекий гром. И вдруг совсем близ меня ослепительно разодралось небо черными зигзагами, и, оглушая, трахнул сухой гром. Это странное явление повторялось еще пять или шесть раз, вселяя в меня дикий ужас.
Повторяю: на колыхающейся бледно-голубой завесе дальних молний эти молнии были черные, хотя и ослепляли. Конечно, это был оптический обман, объяснить который я не умею. Старые лесники, живущие в низинах, подтверждали мое наблюдение.
(192 слова) (А. Куприн)
Лишь только ночь своим покровом
Долины ваши осенит,
Лишь только мир волшебным словом
Лишь только ветер над скалою
Увядшей шевельнет травою,
И птичка, спрятанная в ней,
Порхнет во мраке веселей,
И под лозою виноградной,
Росу небес глотая жадно,
Цветок распустится ночной,
Лишь только месяц золотой
Из-за горы тихонько встанет
И на тебя украдкой взглянет,
К тебе я стану прилетать!
Гостить я буду до денницы
И на шелковые ресницы
Сны золотые навевать.
Кто слышал утром, в ранний час,
Команду “От винта!”,
Кто испытал хотя бы раз,
Что значит высота,
Кто плыл над облаком седым,
Над полою водой,
Над ровным лесом золотым,
Над горною грядой,
Кто легкий груз своей мечты
Кто встречным ветром высоты
Хотя бы раз дышал, —
Кто испытал все это, тот
Навек унес с собой
Прохладу облачных высот,
Цвет неба голубой.
Сначала все к нему езжали;
Но так как с заднего крыльца
Ему донского жеребца,
Лишь только вдоль большой дороги
Заслышит их домашни дроги, —
Поступком оскорбясь таким,
Все дружбу прекратили с ним.
Началась обычная процедура: перечисления присяжных заседателей, рассуждение о неявившихся, наложение на них штрафов и решение о тех, которые отпрашивались, и пополнение неявившихся запасными. Потом председатель предложил священнику привести заседателей к присяге.
Священник этот священствовал сорок шесть лет и собирался через три года отпраздновать свой юбилей так же, как его недавно отпраздновал соборный протоиерей. В окружном же суде он служил со времени открытия судов и очень гордился тем, что он привел к присяге несколько десятков тысяч человек и что в своих преклонных годах он продолжал трудиться на благо церкви, отечества и семьи, которой он оставит, кроме дома, капитал не менее тридцати тысяч в процентных бумагах. То же, что труд его в суде, состоявший в том, чтобы приводить людей к присяге над Евангелием, в котором прямо запрещена присяга, был труд нехороший, никогда не приходило ему в голову, и он не только не тяготился этим, но любил это привычное занятие, часто при этом знакомясь с хорошими господами.
Представительный господин с бакенбардами, полковник, купец и другие держали руки со сложенными перстами так, как этого требовал священник, будто с особенным удовольствием, и очень определенно и высоко, другие же как будто неохотно и неопределенно. Всем было неловко, один только старичок священник был несомненно убежден, что он делает очень полезное и важное дело.
(208 слов) (Л. Толстой)
Я люблю лес. Стоит ли он неподвижно в застывшем воздухе, когда каждая ветка дремлет, тихо играя листвой, или шумит он под напором ветра, я всегда слышу его дыхание. Меня радовало, когда я встречал целое поколение молодых и здоровых дерев, а когда при мне рубили живой ствол и он, как бы в смертельном испуге, дрожал от верха до низа своим крепким телом и, подрубленный в своем основании, тяжело падал с треском и скрипом, то в этих звуках мне слышался стон погибающего существа и последний вздох умирающего. Ломая невзначай молодое деревцо, я от всего сердца тужил об этом, как будто я погубил начинающуюся жизнь ребенка. Мне жаль было сломать ветку какого-нибудь дерева, и без боли я не мог видеть, как мальчишки весной сверлят отверстия в деревьях.
В детстве я вел длинные монологи с кустами бузины, всерьез, по-настоящему, ссорился с бояркой, которая злобно колола меня проклятыми иглами, и подолгу наблюдал осину, следя за трепетом ее листьев. В моих глазах это были живые существа, и я вел себя с ними так, как будто они наделены были разумом. В юношестве я забыл эти детские грезы, но теперь, в зрелом возрасте, по призванию выбрав карьеру лесничего, я неравнодушно относился к обязанностям защитника своих любимцев.
(199 слов) (С. Каролин)
В раскрытое окно беззвучно влетел и опустился на мои бумаги кленовый лист. Он был похож на ладонь с широко расставленными пальцами. Словно чья-то рука потянулась к столу и закрыла написанные строчки.
Я закрыл свою тетрадь, заложив на недописанной странице первый осенний лист, и вышел в сад.
В саду было по-осеннему тихо и пусто, как в заколоченном доме. Я прошел лугом к реке, разделся и бросился в воду — в последний раз! Тело обожгло ледяным холодом, перехватило дыхание. Выбравшись на берег, я втиснулся спиной в чуть теплый песок и остался так лежать неподвижно в удобном, согревающем песчаном слепке с моего тела.
Надо мною студеной синью раскинулось небо. Ни птицы на нем, ни облачка. Лишь иногда высоко-высоко сверкнет серебристой вспышкой одинокая прядка паутины, сверкнет и пропадет. И долго потом надо напрягать глаза, чтобы снова увидеть ее.
(136 слов) (По Е. Носову)
Гроза застигла нас на середине дороги. Началась она неожиданно, как это часто случается в степи. Подул тугой, холодный ветер. В одно мгновение он рассеял остатки дневной духоты, содрал дорожную пыль, швырнул ее в приподнятое ветровое стекло, ослепил шофера. Не удовлетворившись этим, вихрь грохнул о землю тяжелой тучей. Да, именно такое впечатление было у меня, потому что на степь не каплями и не струями, а сплошной водяной стеной вдруг обрушился потопный ливень. Молнии резали, рвали черное — уже не поймешь, от непогоды или от внезапно наступившей ночи, — небо, выхватывали из темноты то голубую в их непрерывном сиянии вершину далекой сопки, то ковыль на обочине, с подрагивающими, пригнутыми к земле султанчиками, то набухшие, принявшие антрацитовый блеск комья летней пашни. А потом на какую-то долю минуты открыли моему взгляду распластавшегося в безумном беге сайгака. Степной козел несся навстречу машине по ветру, мокрый, скользкий, блестящий, несся, весь вытянувшись в струну, почти не касаясь ногами земли, — и его округлившиеся глаза выражали не испуг, а младенческое недоумение.
И когда позже мне приходилось вспоминать ту грозу, я видел именно этого освещенного и ослепленного молниями сайгака.
(178 слов) (По В. Кривенченко)
Весной в Подмосковье, пряча лыжи на чердак, я заметил развешанные по стропилам кисти рябины, которую осенью сам собирал, сам нанизывал на веревку, а вот забыл о ней и, если бы не лыжи, не вспомнил бы.
Листья на гроздьях посохли, пожухли и свернулись, и сами ягоды, перемерзшие за зиму, тоже чуть сморщились, вроде изюма, зато, были вкусны. Цвет рябиновых ягод за зиму тоже изменился: от коричневого, почти орехового до янтарного и ярко-желтого, как цвет лимона. Впрочем, почему это нужно сравнивать рябину с лимоном, а лимон с рябиной?
Попробовав ягоды тут же на чердаке, я первым делом обрадовался, что опять смогу как-то побаловать своих детей и лишний раз доказать им, что деревенское детство не только не хуже, а во многих отношениях даже лучше детства городского.
Кстати, и цветет-то рябина удивительно красиво, пышно и тоже гроздями. Каждое соцветие — целый букет. Но весной разных цветов так много, что эти белые, кремовые гроздья на деревьях как-то не бросаются в глаза. К тому же весной моим детям не до цветов, не до красот природы, не до поездки в деревню. Школьные перегрузки, часто нелепые, не оставляют времени у них и у преподавателей, чтобы интересоваться живой землей. Да и осенью, когда на полосах поспевает горох, на грядках — овощи, а в лесах грибы, брусника, княжая ягода, они, дети, должны быть в городе, за партами, и если что видят, то лишь на торговых лотках.
(226 слов) (По Л. Яшину)
Свежий ветер чуть-чуть навевал с Днепра. Если бы не слышно было издали стенание чайки, то все бы казалось онемевшим. Но вот почудился шорох. Кто-то в красном жупане, с двумя пистолетами, с саблею на боку, спускался с горы.
— Это тесть! — проговорил пан Данила, разглядывая его из-за куста. — Зачем и куда ему идти в эту пору? Постой же, вылезем, а потом пойдем по следам. Тут что-нибудь да кроется.
Уже мелькнули пан Данила и его верный хлопец на выдавшемся берегу. Непробудный лес, окружавший замок, спрятал их. Верхнее окошко тихо засветилось. Внизу стоят казаки и думают, как бы влезть им. Ни ворот, ни дверей не видно. Издали слышно, как гремят цепи и бегают собаки. “Что я думаю долго!” — сказал пан Данила, видя перед окном высокий дуб.
Тут снял он с себя пояс, бросил вниз саблю, чтоб не звенела, и, ухватясь за ветви, поднялся вверх. Присевши на сук, возле самого окна, уцепился он рукою за дерево и глядит. Вот под потолком взад и вперед мелькают нетопыри, и тень от них мелькает по стенам, по дверям, по помосту.
(172 слова) (Н. Гоголь)
Библиотека образовательных материалов для студентов, учителей, учеников и их родителей.
Наш сайт не претендует на авторство размещенных материалов. Мы только конвертируем в удобный формат материалы из сети Интернет, которые находятся в открытом доступе и присланные нашими посетителями.
Если вы являетесь обладателем авторского права на любой размещенный у нас материал и намерены удалить его или получить ссылки на место коммерческого размещения материалов, обратитесь для согласования к администратору сайта.
Разрешается копировать материалы с обязательной гипертекстовой ссылкой на сайт, будьте благодарными мы затратили много усилий чтобы привести информацию в удобный вид.
© 2014-2021 Все права на дизайн сайта принадлежат С.Є.А.
Источник