Манифест русского предромантизма – «Сила Гения» м.Н.Муравьева (образец анализа поэтического текста)
Многое в идейно-тематическом звучании этого стихотворения объясняет двойственный характер его жанровой природы. С одной стороны, «Сила Гения» – особенно, по-видимому, в первой редакции (1785), – ощутимо связана с дидактическими традициями классицизма, итогом чего на жанровом уровне выступают зримые реликты эпистолы. Но в то же время стихотворение, о чем свидетельствует в т.ч. окончательный его поздний вариант (1797), стремительно приближается к жанровой модели предромантического дружеского послания. Последнее особенно значительно влияет на характер лирической медитации.
Объектная тема произведения – осмысление глазами человека конца XVIII столетия феномена Гения в культуре и искусстве. Обращает на себя внимание в этой связи чрезвычайная насыщенность стихотворения ассоциативными для мировой культуры конца XVIII — начала XIX веков образами и именами. Культовые имена Мармонтеля, Бомарше, Вергилия, Корреджио, Тассо, Оссиана, Юнга – вплетены в единый рисунок с персонажами популярных в Европе еще с заката классицизма пьес и поэм (в т.ч. и на античный мифологический сюжет): Армида, Меандр, Леандр, Иро, Лина. Примечательно, что если первый «ряд» равно соотносим и с «легким» искусством и с творчеством трагедийного плана (Юнг, Оссиан) – то «знаки» литературных героев практически полностью связаны только с проблемами так называемого «нового «искусства для света»» и любовной его тематикой (Муравьев вступает в своеобразный «диалог» с собственным творчеством, как бы прямо отсылая читателя к своему манифестному «Посланию о легком стихотворении»!).
Помимо собственно культурологического ассоциативного пласта заметные место и роль принадлежат и образам-типажам современных автору «людей света»: «. тревожится пиит, / И умствует мудрец,и рвется сибарит / Из рук отчаянной любовницы. »; «пустомеля», «. который при дворе на службе». Типажи намеренно схематичны, условны, в значительной степени диктуются канонами французской «легкой поэзии»: ср. – в первых строках образ «Темиры томной», которая «на арфе звенит», а в финале – «Нины непокорной, / Которой рабствует и пастырь и герой».
Однако, весь «хор» этих второстепенных ассоциативных ярко выраженных ролевых персонажей – лишь «увертюра», подготовительный фон к главной философско-эстетической проблеме, ключевой для предромантизма – проблеме Гения.
Стержневой образ лирического героя (в подтексте частью соотносимый и с автором) практически со всеми остальными названными нами персонажами связан лишь по принципу «отталкивания», контраста. Главный «закон» жизни света – искусство (в т.ч. – и в негативной коннотации: как игра, ложь, притворство). В отношении же к Гению «. сокровенную печать, / Которая его дает благоволенье, / Нельзя искусству похищать».
Уникум Гения видится Муравьеву в свободной симфонии – равно: Ужасного и Прекрасного. Сравним:
а) «. поражающий и живописный вид / Природы дикой,мрачной», «. дух тесним страстей обуреваньем»; «Услышит Духа бурь во песнях Оссиана»;
б) «. сердце нежное, которо тонко спит / Под дымкою прозрачной»; «. будет . он в сени уединенной / . / Взирати, восхищен, на ясный неба свод»; «. должно быть природы милым чадом / И слышать глас ея, / И в полноте вкушать всю сладость бытия»; грации и музы – «небесные подруги», их «рой сияющий и звучный» (курсивы – мои: А.П.). О том, что на пьедестал возведено именно Прекрасное, свидетельствует прозвучавший еще в первой музыкально-смысловой части «тезис»: «. Малейшие черты / Источником ему /Гению/ бывают красоты. ».
Ключевой дар Гения, позволяющий ему свободно сочетать столь противоположные грани мировидения, оговорен еще в первой смысловой части эпистолы: труд и размышленье никогда не смогут «Мгновенным гения полетам подражать» (курсив – мой: А.П.).
Во второй части, «населенной» образами европейской драматургии, Прекрасное (бесспорно, доминирующее) обретает более «наглядных» «проводников» – в лице символообразов водного потока и Тишины:
а) «У тока чистых вод»; «. лиющийся поток, / Над коим зыблются древесные вершины», «. чашу роскоши стремительно пия. »;
б) «сердце нежное, которо тонко спит»; «уединенная сященница любви», поток, «Остановляющий журчание свое», «шорох листвия» — «пужающий».
Диалектическое противоречие сфокусировано при всем этом в том, каким видится поэту Бытие Гения в мироздании. Явственны зерна меланхолической трагической рефлексии, характерной для предромантизма – Гений обречён: «Жить с природою, потерян во вселенной». У-единение в мире гармонии оборачивается отъ-единением от общего «хора жизни». По образной ассоциативной связи этот эпицентр второй части возвращает нас к печальному признанию-открытию в финале первой части: «. свет покрыт густою тьмой, / . гений сам светильник гасит свой». Мотив одинокости и потерянности в итоге катарсически обостряется.
Оптимистическая грань мировоззрения предромантизма представлена в «Силе Гения» во всей полифонии многообразных литературно-философских традиций:
а) реликты проветительского дидактизма: «Душевно здравие владеет дарованьем»; «. должно быть природы милым чадом. » (в последнем случае – характерный культ естественности!); Гений – «питомец грации моральной!»;
б) сентименталистская поэтика: творцы-гении «Прекрасного заемлют нежный вкус»; «Сердце нежное. »; «. юношества цвет» и «воздыханья» – «. зефир по воздуху лиет. » (вновь – в новом ассоциативном обрамленьи: мотив полета!);
в) гедонистическая философия в «диалоге» новоевропейской «легкой поэзии» с анакреонтикой: «чаша роскоши», «Будь доле в обществе небесных сих подруг , / Довольно времени для истины печальной. »;
г) собственно постулаты становящегося предромантизма – ср. через ключевые формулы-определения дара Гения: «сокровенная печать», «Сей огнь божественный, сие одушевленье»; «Жить с природою, потерян во вселенной».
Мелодико-композиционная структура стихотворения – трехчастна:
I. Общий абрис феномена (в т.ч с выходом на контекст европейской культуры). Сердцевина – в ставшей позже классической формуле о «мгновенных полетах» Гения (полностью мы приводили ее в самом начале анализа). Мелодический спад наступает ближе к ее финалу:
а) на тематическом уровне – через подключение символических мотивообразов «сердечного терна», «обуреванья страстей» и света, покрытого тьмой;
б) на жанровом уровне – через активизацию дидактического задания эпистолы (идея о душевном здравии)
II. Панорама «творений Гения» (контекст – образы европейской драматургии и поэм). Характерная сентименталистско-предромантическая образность (Тишина, поток) «проверяется» на жизнестойкость меланхолической рефлексией (ср.: «. сей покров волшебный / . Рукою снят важдебной, / И мир без своего очарованья стал. ». Финал решен в парадоксальной иллюзии «исчерпанности» — на высшей точке наступает резкий спад, угасание: «И, чашу радости стремительно пия, / Все выпил радости. ».
III. Дружеское послание-завет “счастливому юноше” – “прекрасной музы другу” Именно здесь жанровые новации дружеского послания наиболее наглядны (мотив полета, символообраз “веселий резвых, легких снов”). Концовка решена в ключе чрезвычайно популярного в “легкой поэзии” приема пуанта: «сценой» финала оказывается уборная светской красавицы.
Цепочка хронотопов в стихотворении, если мы теперь посмотрим в целом, делает картину как будто бы еще более ”калейдоскопичной”:
II. Сквозной хронотоп “полетов Гения” (подготовка постоянной смены декораций);
1.хронотоп “бурного пейзажа” (в т.ч. – через ассоциацию с Оссианом);
2.хронотоп мира “любовного томленья” (главные “дирижеры” музыкальных партий – прекрасная Иро и “льющий слезы” Юнг);
3.“волшебный островок” – хронотоп идиллии, с характерными картинами Тишины, потока, древесной сени (фокусный образ – купающаяся красавица Лина);
4.игровой хронотоп анакреонтики и “легкой поэзии” (“чаша роскоши” и философия гедонизма);
IV. Мир “счастливого юноши” – поэта и мечтателя (сквозной мотив – потеря, лёгкость и кратковечность радостей Бытия);
V. Уборная светской красавицы.
Однако, произошедший музыкальный диссонансный спад – лишь мнимый. На деле же перед нами – искусное обрамление-“кольцо” (ср. хронотопы I и V), заключающее “в рамку” новаторскую эстетику Гениальности.
Источник
«Лёгкая поэзия» М. Н. Муравьёва
С. А. Сионова
Становление в 70-80-е гг. XVIII в. нового взгляда на мир, поиски новых форм воплощения действительности в словесно-пластических образах объединили в одно целое группу молодых людей. Стремление к пониманию жизни в большем многообразии ее проявлений, к познанию ее сложности и красоты предоставляли значительные возможности для развития творческой индивидуальности каждого из поэтов так называемого «львовского кружка» в отдельности и нового, предромантического направления в литературе в целом. В кружке высок был авторитет поэзии, изобразительных искусств, музыки, театра. Глава кружка Н. А. Львов был поэтом и музыкантом, архитектором и фольклористом; соединял в себе многие таланты энциклопедически развитого человека.
М. Н. Муравьёв в эти годы старался постичь сложность и красоту жизни при помощи нового поэтического слова, увлекался искусством и театром, живописью (все, это было свойственно и его ближайшему другу Львову), сожалел, что не мог в свое время постичь прелесть музыки, что, по его словам, обедняло душу и сердце. Увлечение музыкой, театром, живописью, поэзией обогащало поэта, приносило счастье, радость:
Любовник прелести, где я ее найду?
Я чествую ее в творениях природы:
Приемлют сердца дань искусства в их чреду
Они, что радость льют в мои цветущи годы.
Счастлив, что я могу лить слезы и дрожать,
В Вергильевых стихах учуся, знать Дидону,
Душой ответствую Дмитревского я стону
И льзя ль, Белинду зря, ее не обожать?
Авторитет поэзии был безмерен, все писали стихи, пробовали силы в различных жанрах; поэзия была способом познания жизни, причиной и следствием многообразных интересов. Стремление постичь мир порождало разнообразие форм и способов постижения его, В одном из писем М. Н. Муравьёва к сестре находим: «C’est que je diversifie la chöse. L’unifôrmité naquit un jour d’ennui». Признавался чистосердечно: «Я нынче читаю философов». Это был союз «разумных и добронравных», как называл членов «львовского кружка» М. Н. Муравьёв. Философия и музыка воплощались в поэтических произведениях одического жанра. Не случайно рассуждение об оде привело Муравьёва к пониманию того, что «ода — это музыка и песня». Примером может служить ода восьмая сборника «Новых лирических опытов», озаглавленная «Желание зимы».
В оде соединилось все то, что так подспудно, постепенно зрело в авторском сознании. В ходе создания произведений 1776 г. завершилась давняя и долгая внутренняя работа. В дневниковых записях, планах, набросках, черновиках произведений 1775 г, проявился тот характер и тот ритм поэтических исканий, которые обнаружились в одах 1776 г., стали основой поэтического видения мира в целом, в создании произведений 80-90-х гг. Ода восьмая отличается плавностью и отточенностью слога, четко разработанная вопросно-ответная форма повествования позволяют в данном случае говорить о вплетении в произведение элементов легкой поэзии, которая получает свое развитие в творчестве М. Н. Муравьёва в 80-х гг. XVIII в.
Л. И. Кулакова, одна из первых исследователей поэтического наследия М. Н. Муравьёва, обратив пристальное внимание на жанр «легкой поэзии», пришла к выводу, что он постиг «сущность легкой поэзии». Несомненно, учитывая особенности и художественное развитие поэтического дарования Муравьёва, возможно считать вполне закономерным обращение его во второй половине 70 — начале 80-х гг. к созданию произведений подобного жанра. В первую очередь они привлекали его легкостью и изящностью формы, непосредственностью самовыражения и отточенностью мысли и слога. Перед ним стояла задача постижения «словесного воплощения», без которого «не может быть в поэзии и великих мыслей».
Одной из главных целей обращения Муравьёва к освоению жанров легкой поэзии была цель верного выражения внутреннего мира человека, что требовало прежде всего истины в чувствах, точного воплощения в небольшом по объему произведении психологической жизни человека в доступной, изящной, совершенной форме.
Прав был В. А. Жуковский, когда писал, что «изящные искусства украшают жизнь; чувство изящного есть одно из высоких качеств души человеческой, без этого чувства чело глух, нем и слеп». П. А. Плетнев отмечал, что «можно любить поэзию, не заботясь ни о какой известности, ни даже о участии тех, чье одобрение дорого. Они имеют большую прелесть, но сладость поэтического создания сама по себе награда». Для М. Н. Муравьёва поэзия была тем «высшим богатство», которым обладает человек, мир ее был для него отдохновением и мукой, радостью и горем, возможностью воплощения мечты, мысли в слове изящном и прекрасном. Стремление к простоте, изяществу, тонкому остроумию обусловили подход в решении проблемы постижения формы произведений.
Муравьёв тяготеет к разговорному языку». В подобном плане написаны такие произведения М. Н. Муравьёва, как «О милое мечтанье», «Видали ль вы небесную Аглаю», «Любовь — отрада душ. » и др. В основе своей они относятся к 1778-1779 гг. Центральной темой произведений этого периода является тема любви. H. П. Жинкин подчеркивал в своей монографии бедность любовной тематики Муравьёва: «До 1782-1784 гг. любовная лирика Муравьёва вообще очень бедна; в поэте скорее виден человек, весело проводящий время в компании молодых людей, чем любовник, всецело занятый своими чувствами. Таковы его «Pièces fugitives», большая часть стихотворений посвящена некой Нине, которую юный обожатель называет «моею», и «непослушной»:
Не знаешь, что вздыхаю
Я, Нина, по тебе.
Ты мне делаешь приветства,
Пляшешь, весело со мной…
Анализируя сборник «Pièces fugitives» и стихотворные произведения конца 70-x — начала 80-х гг., исследователь берет во внимание в основном один определяющей аспект и фиксирует все внимание на одной проблеме, а именно — проблеме выявления возможных прототипов, которые послужили основой для создания подобных произведений Муравьёва конца 70-х гг. Возможно, проблема выявления женских прототипов важна и интересна, но она сужает и ограничивает общее представление о поэтический творчестве М. Н. Муравьёва этих лет. Любовная тематика неотделима от других тем, например, темы поэта и поэзии, темы дружбы и др. Примером могут служить такие произведения, как «Сила гения» (1775, 1797), «Послание о легком стихотворении. К А. М. Брянчанинову» (1783) и др. Автору дороги дружеское общение, чистая и нежная любовь и привязанность, вдохновенная и свободная беседа с друзьями. В форме лирического монолога дано, например, стихотворение «Успех твой первый возвещая. », в котором, пожалуй, содержится ответ на причину обращения Муравьёва к жанру легкой поэзии, его освоения и постижения.
А я любил бы чрезвычайно,
Когда бы дар позволил мой,
Входить в сердца, хранящи тайны,
Быть зрителем минуты той,
Как склонность первая зачнется
Во всей невинности детей
И сердце юное проснется
/Под колереттою/ своей. (1779)
Подобные по характеру и манере изложения в слове чувства человека получили развитие в дальнейшей лирике Н. М. Карамзина. Г. А, Чуковский отмечал, что «основной характер поэзии Карамзина, основная задача ее — создание лирики субъективной и психологической, уловление в коротких поэтических формулах тончайших настроений души. Карамзин добивается создания в стихотворениях не вещественного материального образа, а определенной лирической тональности, соответствующей настроению, основной теме произведения». Подобное определение особенности поэзии Карамзина, ее специфику возможно с полным правом отнести к произведениям легкой поэзии М. Н. Муравьёва, которые предсказывают расцвет этого жанра в творчестве Батюшкова, Жуковского, Баратынского, молодого Пушкина. К. Н. Батюшков не случайно связывал начало легкой поэзии в русской литературе с именем Муравьёва.
Изящество стихотворных произведений легкой поэзии Муравьёва достигается своеобразием синтаксической формы построения их, интонационная выразительность которой покоряет грациозностью и мелодичностью. Если в произведениях 1775 г. встречаются условные образы Борея, Флоры и др., как, например:
Замолкли вихри непогодны,
И бурны спер Борей уста,
Почув веленья неугодны,
Летит он в мрачные места.
И только лишь любовник Флоры.
От всхода утренней Авроры,
Колеблясь, прохлаждает тень;
Непостоянный! Лишь коснется —
И вдруг уже он инде вьется,
Из сени прелетая в сень (1775 г.), —
то в произведениях 1778-1780-х гг. эти условные образы исчезают, обновляется и изменяется лексика. Уходят в прошлое такие слова, как «сриновенный», «паки», «длани», «речет» и т.д. Деепричастные и причастные обороты заменяются легкими конструкциями сложносочиненных и сложноподчиненных предложений. Один и тот же образ, например, розы варьируется в произведениях 70-80-х гг. по-разному:
Цвет розы не поблек, со стебля сриновенный,
Уж тот, кто рвал ее, зрит бедственну ладью (1775 г.).
Если роза в этом произведении — «Неизвестность жизни» наводит на размышления, философское раздумье о смысле жизни и смерти, является центральным образом в решении темы человека и смерти, предназначения человека на земле, то в произведении 80-x гг. образ этот выполняет другую функцию – он является символом любви, жизни прекрасной, счастливой удивительной:
Из розы неопадшей,
Коль можешь, живость вынь,
Из граций самой младшей
Чертами вид накинь.
Любовь не только покоряет, она вызывает в человеке необыкновенный прилив сил, открывает в нем «дарованье», талант, способности. К подобному выводу приходит поэт:
Не мчись ты от меня, едва успев родиться,
И дай мне от твоих мечтаний насладиться, —
Строки звучат как обращение к «прекрасному мгновению, в котором жил, которое длиннее году сна». Жизнь входит в произведения Муравьёва свободно и вдохновенно. Любовь, ее прелести, сложности открывают в человеческом сердце новые стороны и позволяют поэту в произведении отразить состояние души, его мировосприятие, связанное с индивидуальностью характера, настроения:
Мгновенье каждое имеет цвет особый,
От состояния сердечна занятой.
Он мрачен для того, чье сердце тяжко злобой,
Для доброго — златой (1775 г.).
Подобное «открытие» определяется в данном случае как установка на романтическое восприятие жизни.
Произведения М. Н. Муравьёва 1778-1780-х гг. позволяют увидеть сложность и насыщенность жизни самого поэта — новатора, яркого представителя «львовского кружка». Через постижение сердца, через постижение своего «я» выходит поэт к пониманию и постижению мира, а главное — человека с его переживаниями, волнениями, который становится главным героем стихотворных произведений М. Н. Муравьёва. Муравьёв шел по пути освоения идей предромантизма, которые будут осваиваться и получать яркое развитие только в новом веке в творчестве Батюшкова и Жуковского — признанных романтиков XIX столетия.
Л-ра: Проблемы изучения русской литературы XVIII века. – Ленинград, 1985. – Вып. 7. – С. 86-91.
Источник