О ПРОБЛЕМЕ ДЕМАРКАЦИИ НАУКИ И НЕНАУКИ
Т.С.Маликов, доктор пед. наук, профессор КГУ им. Ш.Уалиханова
Демаркация науки и ненауки, т.е. определение границы между научными знаниями и знаниями, которые нельзя отнести к научным. Рассматривая эту проблему еще раз убеждаешься в правоте А .Эйнштейна, который говорил, что порой большие проблемы возникают там, где казалось бы их и не ожидается. Также получилось и с понятием наука, которая как бы априори была известна всем и никаких, казалось бы разночтений в этом термине и не было при интуитивном его понимании. В настоящее время в нашей практике это слово стало трактоваться уж очень широко, можно сказать максимально широко, стало атрибутом джентльменского набора людей далеких от науки, просто средством прикрытия их комплексов, ее подвешивают везде, где нужно и ненужно. Разговоры в этом аспекте не является научным, скорее это вопрос культуры общества, вопрос идеологии и политики и публицистики, мое выступление, претендующее на научное, к счастью, не касается этихпроблем. Почему к счастью? Потому что спокойно об этом говорить нельзя и тем более в течение десяти минут. Когда первоклассник пишет научные проекты, когда все гипотезы в дипломных работах и диссертациях подтверждаются, когда в рамках одной и той же науки доказываются предложения, служащие логическими отрицаниями друг друга, когда ученые не могут внятно до конца прочитать тему своей диссертации, плывут как боксеры в нокдауне, и многое, многое другое.
Одним словом, научный анализ самого понятия наука превратился в большую научную проблему, более того не нашедшего удовлетворительного решения до сих пор. А за этой проблемой выглядывает другой довольно неприятная вопрос: «А кто мы тогда, если то, чем мы занимались всю жизнь не является наукой?» А ведь мы так привыкли к этому престижному и уютному слову ученый.
В гносеологии подняли вопрос демаркации на серьезный уровень впервые неопозитивисты. Естественно, при этом исходили из определения самого термина наука. Камнем преткновения в определении оказалось характеристическое свойство о необходимости объективности научных знаний. Для определения границы между научными и ненаучными знаниями был предложены критерии. В качестве такого критери я нео позитивистамибыл
предложен принцип верификации (от лат. verus — истинный, facio — делаю), выражающийся в возможности проверки, подтверждения каких-либо теоретических положений путѐм их сопоставления с опытными (эмпирическими) данными (Философский словарь).
Ну казалось все разумно и главное ясно, если опыт подтверждает некоторые теории, то какие могут быть сомнения в его истинности.
Но противники этого подхода в первую очередь в лице Карла Поппера можно сказать не оставили камня на камне в этом учении, что позволило ему даже заявить, что он похоронил эту идею. В чем состояла суть критики?
Оказалось, существует много теоретических моделей, которые описывают известные факты из этой области познания, это показала та самая практика на примерах развития математики, физики. Например, геометрия до того казалось бы в построении Евклида была незыблемой, что И. Кант отнес ее к априорным знаниям. Но после работ, начало которому положил Н.И. Лобачевский, существуют много аксиоматических теории этой науки кроме классического евклидового изложения (геометрия Лобачевского, многие неевклидовы геометрии, риманова) причем если одна из них непротиворечива, то и другая тоже, а вообще непротиворечивость их всех не доказана. Проще говоря они не в логическом аспекте не уступают друг другу, описывают окружающее пространство в равной степени логично, но неизвестна истинная теория в абсолютном понимании. А как сказать о непротиворечивости проще: просто математика еще не знает то, что в ней не появятся две теоремы, которые будут отрицать друг друга.
Второе очень очевидное положение о неправдоподобности индукции, чем собственно является методом, на который опираются сторонники идеи верификации. Например, утверждение, что все лебеди белые может подтвердится в сотнях случаев, но существующий один черный лебедь опровергает однозначно этот вывод.
Вот на этом простом примере мы можем показать смысл нового подхода К. Поппера. Сколько бы не проверяли на цвет лебедей, мы не можем сказать все они белые, хотя правдоподобность с каждым разом усиливается, а вот утверждение на основе одного отрицания (наличия все таки черного лебедя) дает нам точное категоричное утверждение, истинное без всякого сомнения, не все лебеди белые.
Т. е. отрицательный вывод, фальсификация самая надежная, однозначно истинная информация от практики, объективной реальности, тогда как положительные теории могут иметь много аналогов, причем не доступно установить, абсолютную истинность одной из них. Т.е. он показал разную значимость положительных и отрицательных утверждений, исходящих из опыта. Такое явление он назвал асимметрией.
На основе таких рассуждений сформулировал принцип фальсификации: «Он означает, что проверка научной осмысленности, а затем и истинности научных теорий должна осуществляться не через их подтверждение, а преимущественно (или даже исключительно) через попытку их опровержения» (Поппер К., 1983, с.53).
Таким образом, во-первых, К. Поппер утверждает, что нельзя установить абсолютную истинность теории при помощи эмпирических фактов, эксперимента, единственно, в чем можно быть уверенным посредством опыта – это в опровержении теории. Научные теории зарождаются, затем достигают расцвета в объяснении фактов и в практическом применении, но затем отвергаются. Это положение своего учения К. Поппер выдвинул в качестве принципа фальсификации. Причѐм этот принцип требует принципиальной возможности опровержения следствий из любого предложения выдвигаемой теории.
Так как нельзя установить абсолютную истинность утверждений теорий,
и рано или поздно они опровергаются, то эти теории являются по его мнению лишь гипотезами. Такую оценку новых утверждений он формулирует в качестве принципа фаллибилизма. Логические следствия таких теорий сопоставляются с новыми фактами опыта, эксперимента, в результате чего они могут подтверждать предложения прежней теорий или приходят с ними в противоречие. В первом случае, теория имеет дальнейшее развитие, но считается только правдоподобной, а во втором — делается вывод о ее ложности. Опровержение ведет к созданию новой теории, в которой должны совмещаться логически не только прежние, но новые факты.
На основе выдвинутых принципов Поппер решает одну из основных задач философии – проблему демаркации науки и ненауки, отделяет научные знания от ненаучных. Метод фальсификации он предложил в качестве критерия демаркации. Считает, что, если любое утверждение научной теории в перспективе должно быть доступно опровержению (фальсификации) опытом. Возможность такого опровержения, по его мнению, показатель того, что предложения теории не оторваны от реального мира, содержат информацию о нем.
По его теории рост научного знания происходит посредством выдвижений смелых гипотез, которые затем должны решительно фальсифицироваться.
Причѐм развитие науки не представляет собой кумулятивный процесс, дальнейший рост научных знаний приводит к углублению проблем, а не к наращиванию знаний. Это самое непривычное интуитивному сознание
положение…..Разрушается наш второй стереотип: в парадигме
диалектического материализма научные знания в своем развитии накапливаясь аккумулируются все ближе отражают объективную реальность. Отрицание же кумулятивной структуры знаний означает, что новая теория может быть построена на совершенно новых представлениях и принципах, не используя явно прежние..
Интересно то, что к таким же идеям приходят и со стороны гуманитарных наук. Например, В.Г. Белинский говорил: «Молодые люди не знают, что хотят, но хорошо знают чего не хотят». Или же А. С.Пушкин:
О сколько нам открытий чудных Готовит просвещения дух
И опыт, сын ошибок трудных
И гении, парадоксов друг
Вот уж поистине, «Ай, да Пушкин»
Все эти мысли напоминают принцип фальсификации.
Развитие науки посредством смены парадигм показан в теоретических разработках одного из видных представителей критического рационализма Т.Куна. Он выделяет единый стиль мышления, как признанные неким «сообществом ученых-профессионалов» общие положения и методы мышления. Для выделения этих объединяющих ученых положений он ввел термин «парадигма»:
«Под парадигмой я подразумеваю признанные всеми научные достижения, которые в течение определенного времени дают научному сообществу модель постановки проблем и их решения»
(Томас Кун, 1971.С. 11).
В рамках существующей парадигмы Т.Кун отмечает дальнейшее развитие науки в виде сбора опытных материалов, обработки данных в русле принятых принципов. Этот этап развития науки является логическим следствием тех общих принципов, которые составляют суть принятой на тот момент парадигмы, т.е. логика в этом периоде играет в какой-то мере эвристическую роль. Парадигмы в учении Т.Куна являются источниками проблемных ситуаций, принципов познавательной деятельности, стандартом для принятия решений. Но затем новые научные данные предъявляют новые требования к стилю и методам мышления, назревает кризис прежней парадигмы, что в конечном счете заканчивается принятием новой. Затем этот цикл повторяется на новом уровне, т.е. по концепции Куна развитие науки идет как процесс смены парадигм. Он считает, что момент их смены осуществляется за счет волевых усилий некоторых индивидуумов, которые основываются на их убежденности и вере. Из этих высказываний Куна видно, что он как бы и не пытается иметь дело с объективной реальностью. Позиция Имре Лакатоса основывается на идеях К. Поппера, он как бы дает более усовершенствованный вариант реализации принципа фальсификации. Пол Файерабенд в своих крайних высказываниях о вырождении науки в идеологию, и самое интересное в том по моему, что имеет тоже довольно убедительные аргументы. Например, я мог привести пример о дискуссии между школами интуитивистов и логицистов, когда доказательств одних теорем не признается представителями одной школы и наоборот.
Все сказанное пока претендует только на роль некоторого реферата по гносеологии, можетеше с некоторым акцентом на собственные пристрастия. В чем смысл моего творчества?
С точки зрения приведенных учений мной были проанализированы те методы, которые использовались как аргумент в достижении истины в дидактических исследованиях в процессе великой модернизации школьного обучения математике, проведенного в 80-90 годах в школе под руководством великого математика 20 века А.Н.Колмогорова и в которую были вовлечены в качестве оппонентов лучшие силы ученых математиков и педагогов СССР в лице академиков АН СССР А.Д. Александрова, Л.С. Понтрягина, А.В. Погорелова и др.
К. Поппер, как было сказано выше, в качестве одного из главных условий, способствующих интенсификации научных исследований, считает процесс выдвижения смелых и неожиданных гипотез. Если вспомнить историю реформирования А.Н. Колмогоровым школьного курса математики, то можно однозначно сказать, чтопредложения его команды содержали, действительно, многочисленные и смелые идеи и гипотезы, многие из которых вызвали бурные дискуссии, вовлекая в свою орбиту очень серьезных математиков и педагогов. Интересные радикальные предложения и их внедрение в практику школы вызвали столько опровержений и новых предложений, что можно говорить однозначно об активном развитии дидактики в этот период, об осознании глубины и сложности проблем методики обучения математике. Многие гипотезы реформаторов семидесятых годов была фальсифицированы фактами практики и тем самым они, действительно, способствовали осознанию глубины и сложности проблем. К.Поппер, как было сказано выше, видит прогресс науки не в кумулятивном наслоении теории, а в углублении проблем. Таким образом, в практике развития методики обучения математике в конце ХХ века мы видим немало примеров, которые вписываются в методологию критического рационализма.
В дискуссии о предмете реформирования были вовлечены лучшие силы математические и педагогические Ожесточенные споры, не взирающие на личности, огромное желание действительных профессионалов практическим путем вывело их к позициям К. Поппера. Именно Поппера, а не Куна, когда так называемые парадигмы, сформулированные таким авторитетом как Колмогорова отметались именно фальсифицировались с особой категоричностью.
Одним словом, практика реформирования привела к принципу фальсификаций как к некоторому спасению, как некоторому принципу, в котором ученые нашли возможность для взаимопонимания. Причем такой принцип не был изначально положен в основу как методологическая основа, а возникла как средство поиска истины.
Но для более категоричного вывода относительно предмета разговора данной статьи необходима большая исследовательская работа, тем более, что внедрение рассматриваемой методологии чревато радикальными последствиями в организации эксперимента и в оценке истинности дидактических исследований. В целом мысли изложенные в данной статье могут быть оценены как гипотеза. Единственно, на что мы пока претендуем это на то, что в такой работе есть смысл.
1. Кун Т. Структура научных революций.-М.,1971.-280с.
2. Поппер К. Логика и рост научного знания. -М.: Прогресс, 1983. – 605 с.
3. Философский словарь. – М.: Советская энциклопедия, 1983. -840 с.
Источник
Scisne ?
| Главная ≫ Инфотека ≫ Философия ≫ Видео ≫ Чем наука отличается от ненауки? Проблема демаркации в философии науки // Виктор Вахштайн |
Чем наука отличается от ненауки? Проблема демаркации в философии наукиВиктор ВахштайнКак ставит вопрос о демаркации науки и ненауки Мориц Шлик? Почему принципы верификационизма и фальсификационизма не могут убедительно показать, что такое подлинно научная теория? Как решается проблема демаркации науки и ненауки в современной социологии? На эти и другие вопросы отвечает кандидат социологических наук Виктор Вахштайн. Проблема демаркации, поиск ответа на вопрос, чем наука отличается от ненауки, является одной из самых амбициозных и самых провальных задач философии науки XX столетия. Если мы посмотрим на эту постановку вопроса, как она виделась философам, то теоретически все должно быть понятно. Есть демаркация первого порядка: у нас есть некоторые регионы науки и некоторые регионы ненауки. Есть демаркация второго порядка: когда мы уже отделили регион науки, то внутри он как-то должен делиться на социологию, биологию, историю, философию, филологию и так далее — философию вряд ли. К сожалению, эта четкая иерархия порядков, демаркация науки и ненауки и демаркация дисциплины, не работает. Если мы сейчас зададим вопрос, где находится наблюдатель, который проводит эти границы, то чисто логически мы придем к заключению, что он может находиться либо внутри уже какого-то определенного дисциплинарного региона, и тогда это биолог, социолог, историк, который говорит, что вот это наука, а это ненаука, очевидно, находясь в языке уже своей дисциплины. Либо он находится в некоторой метадисциплинарной позиции, будучи философом и ничего не понимая в конкретно этих дисциплинах или понимая что-то только в одной из них, проводит демаркацию первого порядка и демаркацию второго порядка. Ответы, которые будут даны философом или ученым, принципиально различны. Эту неясность, связанную с тем, что научное знание оказывается куда более дисциплинарным, чем нам бы хотелось, и всякое научное знание в первую очередь дисциплинарно, а во вторую — научно, и в этом смысле биология является лженаукой для химиков, социология — лженаукой для биологов, а история — лженаукой для половины вышеперечисленных и так далее, хорошо понимали уже философы науки. В частности, мы это видим в замечательной работе Куна 62-го года, где он описывает научные революции прежде всего через понятие парадигмы как некоторой исторически сформировавшейся матрицы знания, но уже в дополнении 69-го года он вводит понятие дисциплинарной матрицы. Кун начинает понимать, что дисциплинарность научного знания куда более сложный непреложный факт, чем ему бы хотелось. И получается, что если мы принимаем этот тезис, то демаркация второго порядка, то есть различение между биологией и социологией, куда более жесткая граница, чем демаркация первого порядка — различение между наукой и ненаукой. В философии в метадисциплинарной позиции вопрос демаркации наиболее внятно, в отчетливой форме поставил Мориц Шлик, а также все, что связано с логическим позитивизмом и Венским кружком начала XX столетия. Мориц Шлик, наверное, один из самых последовательных и ясных философов, к сожалению, сегодня уже основательно подзабытый. То, что помнят о нем мои студенты, — это то, что он был застрелен своим бывшим аспирантом, охваченным чувством ревности к одной из его других бывших аспиранток. Но, помимо этого, Шлик славен тем, что предложил внятный критерий, по которому наука может быть отделена от ненауки. Для Шлика наука — это совокупность суждений, и все суждения, все высказывания, которые относятся к региону науки, должны подчиняться ряду требований. Прежде всего, они должны быть некоторым образом разложимы и сведены к серии протокольных предложений. Иными словами, если мы с вами говорим о том, что сейчас за окном идет снег, мы можем посмотреть в окно и выяснить, идет снег или нет. Таким образом, мы можем верифицировать это суждение, если оно потенциально верифицируемо. Очень важно — не истинно, потому что мы можем посмотреть в окно и обнаружить, что снег не идет, и тогда мы скажем: это ложное высказывание. Но мы потенциально можем удостовериться в его истинности, мы можем его верифицировать. Этот тезис верификации, принцип верификации и кладется в основание проведения границы между наукой и ненаукой — то, истинность чего мы можем установить, является научным. У принципа верификации масса проблем. Главная из его проблем связана с корреспондентной теорией истины, которая в нем заложена. А именно предположением, что у нас всегда есть окно и мы всегда можем удостовериться в том, что некоторые высказывания отражают положение вещей. А если окна нет? Если у нас нет абсолютно однозначного способа удостовериться в том, в какой степени данное высказывание соответствует положению вещей? Это одна из проблем. И понятно, что логические позитивисты после Карнапа всячески пытались как-то решить этот вопрос и плавно мутировали от корреспондентной теории истины к когерентной теории истины. То есть представление о том, что, прежде всего, предложение должно быть внутренне взаимосвязанным и согласованным с рядом других положений и так далее. Но у принципа верификационизма есть и другой, куда более проблемный момент, а именно: он не применим к самому себе. Иными словами, нет никакого способа удостовериться, верифицировать сам верификационизм. Например, высказывание: «Всякое научное суждение должно быть бла-бла-бла. которое верифицируемо» — с ним ничего нельзя сделать, оно само не поддается верификации, а потому, согласно самому тезису Шлика, оно должно быть признано метафизическим. Соответственно, получается, что ненаучный принцип кладется в основание проведения демаркации между наукой и ненаукой. С верификационизмом есть и масса других проблем. Одна из них называется тезис Дюгема — Куайна: он индуктивен, он предполагает некоторое последовательное накопление знаний, а потому не может произвести никакого обобщающего суждения. Например, все лебеди белые, знаменитый пример, потом Австралия — там лебеди черные и так далее. На смену верификационизму в философию науки приходит фальсификационизм. Карл Поппер говорит, что вообще-то мир полон теорий, которые непрерывно подтверждают сами себя. Он приводит в качестве примера две особенно ему ненавистные: психоанализ и марксизм — это теории, которые всегда находят себе некоторое подтверждение. И потому, как он говорит, подлинно научной теорию делает ее опровержимость. Иными словами, если теория может быть опровергнута или, как он говорит, если класс фальсификаторов данного высказывания не пуст, мы можем отнести ее к науке. У этого тезиса тоже масса проблем. Например, это означает, что по-настоящему научными являются только уже опровергнутые теории. Мы никогда не можем сказать про теорию, которая пока не опровергнута, является она научной или нет. Но основная проблема ровно та же самая: принцип фальсификационизма не фальсифицируем, он не применим к самому себе. Что объединяет и кондовых верификационистов, и кондовых фальсификационистов вроде Поппера, и «утонченных фальсификационистов» вроде Имре Лакатоса, как он сам себя называет, — это представление о том, что наука есть совокупность суждений, которые некоторым образом могут быть либо верифицированы, либо фальсифицированы. Социология — и мы переходим к другому способу ответа на вопрос о том, где проходит граница между наукой и ненаукой — никогда не мыслила науку как совокупность суждений. Дело в том, что в языке социологии это уже не метадисциплинарный, а дисциплинарный ответ на вопрос о демаркации. Наука — это всегда совокупность действий, потому что социология занимается изучением социальных действий. Классический пример того, как решается вопрос демаркации внутри социологического языка, — это Макс Вебер, который говорит: вот есть мир бытия, есть царство ценностей и есть смыслы, которые мы вкладываем в свои действия, связывая царство ценностей и мир бытия. И где-то там, в царстве ценностей, есть такой ценностный порядок, который называется ценность познания, есть смыслы, направленные на познание мира, эпистемические смыслы действия, которые мы вкладываем в свои действия. И тогда мы можем говорить о том, что это — действие ученого, потому что оно направлено на познание мира, а это — действие политика, потому что под видом науки он на самом деле занимается политической деятельностью (строит демократию в России). С этим решением еще больше проблем — прежде всего потому, что тогда алхимик и химик принципиально ничем не различаются. Есть химики, которые куда меньше ученые, чем алхимики, по Максу Веберу. Потому что алхимик точно так же может быть увлечен страстью к познанию и точно так же вкладывать именно такого рода ценностные основания в свои действия. Важно, что в этой веберовской концептуализации науки понятие знания оказывается вторичным по отношению к понятию действия. Это родовая травма социологии. Дальше будет эволюционировать и меняться теория действия, вместе с ней будет меняться и теория науки. Потому что наука — это некоторая совокупность действий, а не высказываний. Какую бы концептуализацию мы ни выбрали, исходили бы мы из дисциплинарной или метадисциплинарной философской позиции, мы всегда вынуждены давать эту концептуализацию науки, из чего она состоит и чему она рядоположена. Для Вебера есть научные действия, есть религиозные действия, для Шлика есть научные высказывания и метафизические высказывания. Сегодня, когда мы говорим о том, что же такое проблема демаркации в социологии, мы, как это ни странно, куда реже апеллируем к концептуализации «наука как система действия». Почему-то мы возвращаемся к идее высказываний, но уже не к идее высказываний как высказываний о мире, которые как-то к этому миру могут быть поставлены в соответствие, а к идее языка. Эта мысль о том, что социология, равно как и любая другая дисциплина, представляет собой прежде всего язык, означает, что некое суждение, некоторое высказывание может быть признано научным или ненаучным не исходя из того, как оно относится к объекту своего высказывания (нет больше никакой когерентной теории истинности), а исходя из того, как оно согласовано с другими суждениями в рамках данного языка. Иными словами, если это высказывание произведено по правилам социологического языка, по правилам языка социологической теории, если в нем не нарушено ни одно из табу, если в нем использована та система различения, которая в нашем языке закреплена, мы говорим о том, что это социологическое высказывание. И тогда огромное количество высказываний, произведенных на языке других дисциплин, будут для нас точно такими же лженаучными, как высказывания, произведенные на языке, например, религиозной догматики. Сегодня мы говорим о социологии именно как о корпусе языков со своей семантикой, со своей оптикой, со своей метафорикой, со своей аксиоматикой, которая в эти языки встроена. Именно такое понимание социологии как некоторого способа разложения мира на элементы, уже заранее встроенные в наш собственный язык описания, заставляет социологов все более пристально всматриваться в то, на каком языке мы говорим о мире. И до тех пор, пока мы не отдаем себе отчета, как наш язык создает наш мир, как язык социологии делает этот мир доступным познанию социологам, мы в принципе не способны ответить на вопрос, действительно ли этот мир, например, является социальным и есть ли социальное в мире или социальное — это просто одна из категорий нашего языка, которую мы используем, для того чтобы увидеть этот мир как социальный. Виктор Вахштайн — кандидат социологических наук, профессор, декан факультета социальных наук МВШСЭН, декан Философско-социологического факультета Института общественных наук РАНХиГС, главный редактор журнала «Социология власти» Источник |